Охвен. Аунуксиста

Охвен кивнул в согласии. Языки этих двух народов если и отличались, то незначительно. Во всяком случае, из продолжительной речи ижоры карел-ливвик мог понять два-три слова. А это уже хватало для взаимопонимания. Из рассказа Вейко Охвен понял почти все. Правда, парень на некоторое время куда-то отлучился, но скоро вернулся и продолжил свое повествование, в то время, как Охвен сумел осмыслить первую его часть.

Вейко пришел на торг сам по себе. Никто его не сопровождал, ни перед кем он не отчитывался. Была у него с детства мечта: иметь свирель, на которой можно бы было, забравшись подальше в лес играть, перекликаясь с птицами. А еще ему очень нравились маленькие берестяные, облагороженные изысканными узорами, шкатулки. Наполнив такую речным жемчугом, можно было смело засылать сватов к понравившейся девушке. Правда, девушки у Вейко пока не было, но это дело наживное. Говорят, с возрастом, появится. Отпросившись у родных на неделю, Вейко уложил в мешок нехитрые пожитки, прибавив к ним шкуры нескольких бобров, добытых и возделанных им специально для этой цели.

За переправу через Волхов ему пришлось почти день колоть дрова у какого-то местного лодочника, случившегося на том берегу. Однако, шкур хватило и на чудесную свирель, и на замечательную шкатулку, и на оплату лодки, чтоб вновь переплыть полноводную реку. Он уже как раз спускался к берегу, чтобы договориться со знакомым лодочником, как вдруг дорогу перегородили два огромных и хмельных мужика.

— Ряха с приятелем? — уточнил Охвен.

— Ну да. Он частенько говорил это слово. А приятель все гаденько посмеивался.

Мужик в красной рубахе мощным толчком бросил Вейко наземь, последующим пинком не позволил подняться. Все время он что-то кричал, требовал.

— Венайя? — уточнил Охвен.

— Они самые. Их язык я до сих пор разбирать не научился. Но точно, он не приглашал меня разделить с ним трапезу.

Охвен тоже не знал ни слова по-русски, хотя многие в его родном Олонце могли говорить с венайя, как их называли.

Вейко, не в силах понять, за что же на него обрушился гнев столь важного человека, постарался улизнуть, но это ему не удалось: в руках у красной рубахи и его приятеля появились сучковатые дубины. И уж совсем скверно стало, когда этими палками его начали гнать в сторону тосковавшего в конуре кобеля. Собака, понимая, что скоро можно будет вовсю повеселиться над слабым ижорой, от радости даже вприсядку танцевать начала, складывая передние лапы на груди.

Как же замечательно, что в этот момент случился поблизости Охвен, который устроил такой грандиозный погром.

— Да, было интересно, — кивнул он головой. — Только вот как же теперь домой добираться? В Ладоге еще долго будут присматриваться ко всем карелам, надеясь обнаружить злоумышленника. Лишь бы чего не учинили землякам моим, что на торге были.

— Да, до первых морозов придется тебе переждать. Пойдем ко мне в деревню, дождемся, когда реки покроются льдом, а там я тебя до дому провожу. На лыжах, да по снегу. Девушки, говоришь, у вас красивые?

— Ничего я не говорю, — насупился Охвен, но, подумав, решил, что так поступить будет проще всего. Людик, хочется верить, сообщит землякам о несчастье с ним приключившимся. — У меня самого сестры — красавицы. Ладно, выберемся отсюда, решим, как поступить.

Хлеб и рыба кончились, запили водой из фляжки предусмотрительного ижоры и решили спать, чтоб хоть как-то восстановить силы после такого непростого дня.

Под корнями от умело расположенного костра было неожиданно тепло и даже уютно. Охвен, подумав, что надо бы поочередно покараулить, заснул.

И снился ему огромный бородатый детина. Он стоял посреди Ладоги, уперев руки в бока. Голова его возвышалась над крепостной стеной. «Воевода», — догадался Охвен. А тот внезапно повел плечами и у него отвалились руки, одна за другой. Правая рука, гадко извиваясь, превратилась, вдруг, в Ряху. Левая — еще в кого-то без лица. Они с завыванием поднялись на ноги. В это время выскочил, откуда ни возьмись здоровенный косматый пес, встал на задние лапы, скрестил передние и ударился в пляс, приседая. Язык у него свешивался чуть ли не до земли, а глаза строго глядели из-под кустистых бровей. Собака очень старалась, выделывая все коленца. Тут появился неведомо откуда Карай, стоящий особым образом на лыжах. Он посмеялся по своему, по-собачьи, и укатил на охоту, помахав на прощанье хвостом. Охвен, увидев такое непотребство, удивился. Настолько сильно, что проснулся.

Вокруг было тихо и темно, только шелестели где-то под корнями суетливые мыши. Он добавил дров в затухающий костер и снова заснул, на этот раз без сновидений.

Проснулись на рассвете они одновременно, вылезли из своей норы, по пути снимая и выбрасывая листья подорожников, которыми на ночь обвязали свои болячки: Вейко — скулу, Охвен — ладони и руку. Подорожники, отдав свое природное снадобье, превратились в неприятные на вид темно-зеленые кусочки ветхой материи. Однако, чернота синяка у Вейко утратила свою мрачную насыщенность, появились веселые желтые тона, а опухоль вообще спала.