Оккульттрегер

– Да ладно! – не поверила Прасковья. – Если бы она сама не сказала, что у нее боли внизу живота после этого товарища, я бы ни за что не догадалась. Если бы Сережа не сказал, что она на нескольких работах пашет и еще семью с несколькими детьми обстирывает, кормит, – тоже. Чё там у нее? Цистит?

– Очевидно, что не цистит, а экзорцистит, – то ли пошутила, то ли серьезно ответила Надя. – Видимо, напоролась наша Маша на человека с такой способностью. Первый раз такое вижу и про такое слышу. А ведь я, если ты в очередной раз не помнишь, дарила утешение людям во времена такой санитарии, что просто охнуть и не встать. Считай, в эпидемию тифа, в эпидемию испанки.

– Это я как раз почему-то помню. Помню, сифилис еще гулял только так. А ты порхала во всем этом, будто в костюме химзащиты.

– Да, – сказала Надя. – Это что же этот мужик за зараза такая! Это же полный, выражаясь твоими словами, трындец!

– «Трындец»? Говоря моими словами, «трындец»? – развеселилась Прасковья. – Ты уже большая девочка, можешь сказать как есть! Ну?

– Давай не будем этого делать, – предложила Надя. – Этими ограничениями в речи я отчасти уравновешиваю то, что у меня внутри.

Прасковья не удержалась от смеха, стала тыкать Надю пальцем в бок и приговаривать:

– У-у, а ты страшная внутри, да? Прямо жуть? А можно сделать так, чтобы все это наружу полезло?

– Да ну тебя! – подпрыгивая от щекотки, прикрикнула Надя. – Врежемся же!

Прасковья сама дышала так, будто ее только что щекотали, – настолько ее позабавило, как общались Маша и Надя, как приглядывались друг к другу, изображая позитив. А может, это и не было так забавно, только Прасковья, слегка разобранная тем, как провела несколько дней до этого, во время ловли машины, совсем перестала готовить – перешла на полуфабрикаты. И эти пробуждения после полудня, и вредная еда, и засыпания под утро под телевизор слегка столкнули ее с обычной озабоченности на какое-то подростково-юношеско-студенческое настроение, в котором были только две крайности: грусть по любому поводу, слезки на колесиках в ответ на каждую песню в чарте музыкального канала – или наоборот, такая радость подступала почему-то, что дух захватывало.

– Извини, если уже спрашивала когда-нибудь, – заговорила Прасковья с ощущением, что сейчас пошутит, хотя никакой шутки в голове еще не появилось. – А вы друг друга тоже подначиваете, как и людей?

– Конечно, – с готовностью ответила Надя. – Это в нашей природе. Индивидуализм, все такое.

– И ты специально, получается, так сегодня приоделась? Сережки, смотрю, повесила, шапку дома забыла. А шарфик, а шарфик-то, вы посмотрите на нее!

Надя красиво зарделась, будто подгадав время, когда румянец будет выглядеть наиболее мило, – свет заходящего солнца еще золотился, вокруг начинали синеть сумерки, но эта синева пока не впутывалась в солнечный свет, а относилась только к теням вокруг и неосвещенным частям городских предметов: дорожных знаков, столбов, заборов, деревьев и прочего. Снег казался весенним, как бывает, когда он собирается таять и от сугробов уже исходит тепло, а слякоти еще нет.

– Она тоже в долгу не осталась, – ответила Надя. – Только ты этого не видела. Она как раз по мне прошлась, как все мои родственники.

– Извини, если уже спрашивала, – повторилась Прасковья. – Но откуда вы вообще беретесь?

– Спрашивала, – кивнула Надя с довольным видом. – Но в этом-то и прелесть, что тебе можно по кругу все повторять. Я точно не знаю. Я здесь родилась. Говорят, что в аду настолько тесно, что кого-нибудь то и дело сюда выдавливает. Это как в нашем городе сейчас: если кто лишним становится, то просто переезжает куда-нибудь в центр или в Москву. А в раю пусто, как в краеведческом музее, если не пришла пора школьных экскурсий. Есть подозрение, что в раю, кроме самих ангелов, никого, собственно, и нет. Они, похоже, от скуки сюда спускаются, а не по работе. Но если ты думаешь, что у нас, чертей, тут прекрасная жизнь – без котлов, без геенны, – то напрасно. Мне и папа, и мама, и сёстры довольно сильно ездят по мозгам по поводу моей беззаботности. Не поверишь, но мне уже Машу в пример поставили. Удивительным образом херувимы и бесы в некоторых вещах сходятся. Как, знаешь, поборники нравственности и поборники самых свободных взглядов сходятся на аргументе: «А представьте, если бы это был ваш ребенок». На детях, в общем. На ответственности. – Надя вздохнула без раздражения.

– Ты такая честная порой, что даже не верится, что ты бес, – сказала Прасковья.

– И такое ты тоже говорила, – улыбнулась Надя, – поэтому повторюсь: не обязательно лгать, чтобы ввести в обман. Не обязательно, знаешь, очевидно участвовать в растлении, чтобы кого-то растлить.

– Ох, батюшки, – сказала Прасковья. – Прямо Достоевским повеяло.

Надя иронично покосилась на Прасковью, и Прасковья догадалась, что и это она уже когда-то говорила.