Оккупанты

Он был прирожденным ритмарем. Не мог играть так быстро, как Малый – да и вообще, если уходил в соляки, то только в медленных вещах. И соляки у него были медленные, густые и тягучие, как добрая малага. Но если он начинал риффовый ритм – то держись. Его размеренные рычащие повторения завораживали, заволакивали сознание наркотической пеленой, и хотелось идти на эти звуки, как идут на дудочку крысолова всегда осторожные крысы. Казалось, Димыч играет не в одиночку – две, а то и три гитары звучат иногда в унисон, иногда в терцию создавая то неповторимое чудо, что зовется рок-музыкой. Техасские бородачи во главе с Билли Гиббонсом явно приняли бы Димыча за своего.

Композиция разворачивалась; после агрессивного вступления пошло развитие. Зрители-слушатели валом валили из зала на звуки; и тут Шура взялся за свои лазеры.

Что-то, а по части световых феерий он был мастер.

Толпа застыла.

Лазеры чертили с вязком августовском воздухе причудливые мерцающие фигуры, осветители синхронно поворачивали жерла, клубами валил из раструбов сценический туман…

Действо началось.

Не давая народу передохнуть, за инструменталкой грянули «Ты – это я», совершенно убойный хит девяносто пятого года от «Системы плюс». Тут уж не стеснялся никто, ни сирена Костик, ни математик Малый, ни Пашка-клавишник, ни Игорь за своим свирепым рамным «Уралом». По сравнению с уже слышанными командами «Проспект Мира» звучал куда тяжелее, забористее и жестче, но вместе с тем – отточеннее. И толпа начала заводиться.

12. Burn (1974)

Следующей выплеснули на слушателей «Обмен ненавистью», потом – «Штиль».

Кажущаяся неторопливость вступления и размеренно спокойное начало «Штиля» позволили зрителям хлебнуть пивка и придти в еще более хорошее расположение духа.

– Я жду заблудившийся ветер,
Прижавшись к грот-мачте спиной.
На нашем пиратском корвете
Нежданно настал выходной, —

пел Костик еще не громко и не агрессивно под атональный перебор Димыча и Малого. Ритмично грохотали бочки под такой же ритмичный бас. Вкрадчиво фонили клавишные. А потом разом, словно с обрыва – в пропасть, обрушили на толпу мощнейший и не раз проверенный драйв второй части куплета:

И море как зеркало чистое в полдень застыло,
Ушла к горизонту бескрайняя синяя гладь,
И солнце нещадное палубу нам опалило,
И нам остается лишь тщетно к Нептуну взывать.

А после тревожного и несколько щемящего куплета в четыре голоса вышли в торжествующий и столь же ритмичный припев:

Я жду, когда снова порадует море ветрами,
И полным бакштагом пойдет гордый парусник наш.
Над мачтой взовьется, как птица, черное знамя,
И вновь прозвучит команда: «На абордаж!»

«На абордаж!» приехавшие с «Проспектом Мира» болельщики проорали так дружно и так слаженно, что глаза загорелись даже у тех, кто начал слушать заезжих южан с откровенным скепсисом.

Второй куплет Костик и Данил пели вместе, умело чередуя голоса:

Я помню лихие походы,
Набеги, сраженья, бои,
И снова в плохую погоду
Заноют раненья мои.

Я с берега каждое утро с тоскою безумной
Смотрю на соленые брызги и пенный прибой,
Мне снятся фрегаты и шлюпы, корветы и шхуны,
И вкрадчивый шепот кильватерных струй за кормой.

На этот раз припев подтягивала уже добрая половина толпы, а «на абордаж» проорали так, что дрогнула земля.

Федяшин как раз смастерил над сценой призрачного «Веселого Роджера»; череп щерился, флаг слабо трепетал на несуществующем лазерном ветру.

А «Проспект Мира» продолжил первой короткой перебивкой, разбавляющей размеренное течение длинной композиции: «Эй, капитан! Эй, капитан. Эй, капитан!»

Короткая, напрашивающаяся каждой клеточкой музыкальной души пауза, и – ликующее, подхваченное сотнями глоток: «На абордаааааж!!!!»

Настало время Малого: он с радость показал, на что способен. Гитара стонала и выла, шумели на заднем плане волны, кричали чайки, звенела сталь.

Третий куплет снова пустили поспокойнее. Первую его половину:

Мне холодно что-то порою,
И руки немного дрожат,
Ведь годы над головою
Как белые чайки кружат.

А потом снова пошел драйв: