Оклик

Тут лишь я заметил, что на прилавке стоит обращенный тарелиной кверху репродуктор, откуда неслись бубнящие столь привычные для уха звуки. Я напряг слух, улавливая отдельные слова, столбенея все больше и больше: "…Берия… враг народа, шпион, прислужник мирового империализма…"

В буфет вошел мужчина в форме МВД купить сигарет, очевидно, охранник из тюрьмы.

– Ну, – сказал он, обращаясь ко мне, – что скажешь? Лаврентий-то наш Палач, а?

– Лаврентий Палыч? – выдавил я, удивляясь, как язык мой в присутствии тюремщика вообще и вслух переворачивает это имя.

– Ну да, изменник, враг народа, собака… Так-то…

Слова это были или какие-то смещения земной коры, произведенные устами раба, топчущего вчерашнего своего кумира, но ничего вокруг не пошатнулось, не рухнуло.

Документы в приемной комиссии принял парень с порченным глазом по фамилии Скуртул, Яша пожал мне руку, хотя сомнения все еще одолевали меня.

Я вышел из желтого здания первого корпуса на полукруг широкого парадного крыльца, перед которым в тени зелени был небольшой круглый фонтан, бьющий слабой сверкающей на солнце струей воды, и вдруг – с необычайной остротой, какая бывает, вероятно, раз в жизни, ощутил, как в зрительную мою память врезается навсегда плавно отточенным – источенным током воды очерком фонтан вместе с листвой деревьев, массой парней и девушек, по уверенным лицам которых видно, что они уже давние студенты, их слитным движением, скольжением, огибающим фонтан, – и за всем этим незнакомая, манящая, предстоящая мне, если Богу будет угодно, жизнь, полная молодости, скрытой прелести и чувственности, и все это сродни музыке, неслышно падающей во все стороны струями водяной арфы фонтана, музыке, полной надежд и обещаний, звучащей такой простой, но сотрясающей всего меня истиной, что коли уж родился, жизнь дана тебе как подарок.

Клеймо на лбу слабо продолжало ныть, как бывает к плохой погоде.

"Мы были молоды" – в этой магической фразе вся правда тех лет.

Страх не исчезал, ибо существовал иной безотрывно следящий за мной мир: искусно отделенный от моего мира моей же жаждой не знать о нем – тот мир был этим и всесилен, насквозь демоничен, хотя и соткан из самой что ни на есть мрази, человеческих отбросов, провокаций и угроз.

Но вот в такой солнечно-эллинский, такой удивительный день рухнул с трона главный идол того гнусного мира, стал тем, кем и был на самом деле, обыкновенным человеческим дерьмом, который, вероятно, получит пулю в затылок в одном из им же изобретенных для тысяч других коридоров смерти.

И я дожил до этого.

Еще не успевший вступить в жизнь, уже трижды битый и топтанный, я шел по улице, повторяя про себя тютчевские строки, такие высокие, замершие вечным звучанием на Олимпе и, казалось бы, абсолютно не касающиеся меня:

Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые:
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир…

Глава шестая

* * *

НАЗРЕВАЮЩЕЕ СОБЫТИЕ.

ГАДАНИЕ ПО ПТИЧЬЕМУ ПОЛЕТУ.

ЖАТВА ДУШ.

ОГНЕННЫЙ КИТ, ПЬЮЩИЙ ВОДУ.

СВЕТ, ЗАБЫВАЮЩИЙ СЕБЯ.

ЗАВОРОЖЕННЫЕ ЛИЦА.

ВЗРЫВ ПУРПУРА.

ЗАБРОШЕННЫЙ ФОНТАН,

ОТКЛЮЧЕННОЕ ПРОШЛОЕ.

ПОДМОСТКИ ЖИЗНИ, КОРИДОРЫ СПЕКТАКЛЕЙ:

МОРЕ РОКУЭЛЛКЕНТОВСКО-ГАМСУНОВО-

КОКТЕБЕЛЬСКОЕ.

АКТЕР НА ПЕРЕКРЕСТКАХ ПРОСТРАНСТВ.

Акко. Время приближается к пяти после полудня.

Три туши, три тучи рассосались, растеклись, солнце прорывается шатром лучей, огненным Синаем.

Пытаюсь уйти от моря в лабиринт улиц, но предчувствие назревающего события тянет назад, к берегу. Стрижи низко стригут воздух, верещат, неся на хвостах молчаливую печаль накапливающейся в углах и закоулках темноты, напоминая своим тревожным криком и снованием птиц, летавших под потолком в столовой Бар-Иланского университета в Рамат-Гане, где я участвовал совсем недавно в совместной трапезе какого-то очередного ученого собрания. Дальней юностью восходит теплоход "Аджигол", плывущий из Крыма в Одессу, где птицы верещали в ночном ярко освещенном салоне, носясь над столиками и тусклыми лицами полуночных пассажиров. Кажется, еще мгновенье, откроешь тайну древних римлян, гадающих будущее по полету птиц, быть может, и на этом берегу в имперские времена Веспасиана и Адриана.

Прямоугольное высокое здание вдали, начисто лишенное элементов архитектуры, внезапно – благодаря рядам бочек на крыше для нагрева воды – становится на фоне оранжевых полыханий подобным средневековой башне с бойницами поверху.

В каньонах улиц – суета, шныряние, рекламы тускло горят электричеством, скудно освещая лица, налитые любопытством, и никто из них не замечает, что совсем рядом совершается грандиозное и печальное событие.

Закатывается солнце.

В клетках квартир, глядящих на восток, видят лишь серое небо, не догадываясь о том, что происходит за спиной.

Закатывается солнце, выбрасывая все возможные цвета, всю печальную красоту жизни, ведь оно закатывается для тех, кому завтра не увидеть его восхода.

Жатва душ продолжается.