Окна

Где-то читал я, что Ворон был у эскимосов почитаемой птицей — есть и сказка, в которой говорится, как он выкрал у злых духов мяч, расклевал его оболочку и выпустил на волю солнце, месяц и звезды. Тогда-то и опалил он свои белые перья и стал черным. Попадал Ворон и в смешные положения, и об этом тоже есть сказки. Как-то я спросил Нутетегина, почему он сочинил танец именно о Вороне, надеясь, что старик подтвердит его фольклорное значение, но он сказал только, что когда-то жил в Наукане и часто наблюдал за повадками этой птицы. Но все же я думаю, что не так это просто, ведь не сочинил же он танец какого-нибудь беспутного баклана или глупой утки, а уж, наверное, видел их тысячи раз и не хуже изобразил бы.

Да тут и не в правдоподобии дело — хотя все это есть, есть! Одно простое движение шеей, и вот он выглядывает из-за кочки, именно почему-то из-за кочки смотрит осторожный Ворон, не грозит ли ему опасность, вот выходит, идет и, подпрыгнув, взлетает. Взгляд старика устремлен вверх, видно, что мощный спокойный поток воздуха стремится ему навстречу, и он не расставляет рук в сторону, как «самолет» — Гоном, но делает ими чуть заметные движения от груди, как бы разводя этот поток перед собою… Выше, выше, Ворон хрипло и торжествующе кричит — может быть, в этот момент он похищает солнце и звезды — но вот увидел что-то внизу, и взгляд сразу становится земным, хитрым. Резко изменяется наклон крыла, Ворон снижается, планирует, сел и… тут старик перегибается в поясе, заведя руки за спину, сложив их наподобие хвоста и идет вперевалку, клекоча горлом, сразу теряет свое величие, вновь предстает неуклюжей, смешной в своей хитрости птицей…

«Не такова ли жизнь старика? — думаю я. — Вот сейчас он — Ворон, а завтра послушно пойдет на берег в двадцати шагах от дома изображать охотника… Ведь было же сказано: «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон…» Но, может быть, все это — мои домыслы, книжные ассоциации, неуместные здесь теории, вроде как с варежками и «жизненной правдой»?

Как-то я прихожу к старику, чтобы он сам разрешил мои сомнения. Дома у него по стенам развешаны почетные грамоты, дипломы, посвященный ему плакат «Ветеран народного творчества».

— С кем это ты, Нутетегин?

Он всматривается в фотографию.

— Лоринские это… из ансамбля.

Я задаю мучающий меня вопрос:

— Нутетегин, зачем ты, да и все вы, когда танцуете, надеваете варежки?

Может быть, от неожиданности — но он не понимает. Подвожу его к своей теории.

— Вы раньше танцевали на улице?

— И-и, на улице, — соглашается он.

— И когда холодно было?

— Нет, летом. Когда холодно — в доме.

— А зачем варежки?

— Без варежек плохо. Неудобно руке, — говорит Нутетегин. Он смотрит на свою руку и недоуменно вертит ею в воздухе, как бы стараясь представить, как это он будет танцевать без варежек.

— В варежках красиво, — добавляет он, потом, подумав, идет и, порывшись в чемодане, достает и протягивает мне рукавицы. — Жена делал.

Рукавицы действительно очень красивые, отороченные светлым мехом нерпы, расшитые разноцветным бисером. Я возвращаю старику рукавицы, он надевает одну из них, и сразу как-то приподнимается, хотя и продолжает сидеть, и делает этой рукой всего одно привычное движение, и этого достаточно, чтобы увидеть мне, как встает за его спиной хор, и высокий тонкий голос начинает: «Я-а-а… Я-а-й-а-а…» Хор подхватывает…

Кладбище в Уэлене

Здесь нет ни холмиков, ни памятников, ни оград — лишь одинокая дощатая пирамидка напоминает о местах упокоения, привычных нашему взору. На ее полинявших гранях не сохранилось никакой надписи; рамка, где была фотография, пуста, но вырезанный из жести штурвал говорит, что это могила моряка с проходившего мимо судна.

Прочие усопшие лежат открыто, среди травы и камней, в деревянных ящиках, сколоченных грубо и непрочно. Тонкие доски быстро распадаются, и, проходя по кладбищу, можно наблюдать, что происходит с человеком после смерти. Вот покойник, появившийся здесь сравнительно недавно. Лыжный костюм, в который он одет, цел, но совершенно обесцвечен водой и солнцем. Лица уже нет, и странно видеть темные густые пряди волос в сочетании с выбеленной костью. Кстати, у чукчей есть поверье: если птицы и звери потревожили труп вскоре после похорон, значит, умерший был хороший человек и не таит зла против оставшихся. Тело, не тронутое в течение долгого времени, ждет себе попутчика в страну «верхних людей».