Окна на север

Сегодня день — совсем вчерашний.
В пустом окне — пустой рассвет.
Бормочет дождь с тоской всегдашней
О том, чего на свете нет.

Навстречу солнцу и свободе,

В туманной утренней дали,
За счастьем призрачным уходят
В пустое море корабли.

О несвершившемся тоскуя,

Маня в чужие города,
Звеня надеждой в даль пустую
Скользят стальные поезда.

И призрачно-неуловимы,

Из темноты, из тесноты,
В пустое небо синим дымом
Летят последние мечты.

И так легко с сознаньем ясным,

Не сбившись с трезвого пути,
Из жизни темной и прекрасной
В пустую вечность перейти.

1935

«День догорит в неубранном саду…»

День догорит в неубранном саду.
В палате электричество потушат.
Сиделка подойдет: «уже в бреду».
Посмотрит пульс — все медленней и глуше.

Сама без сна, мешая спать другим,

Не буду я ни тосковать, ни биться…
Прозрачный синий полумрак. Шаги…
А жизни-то осталось — в белом шприце.

Еще укол. В бреду иль наяву?

Зрачки расширятся, окостянеют…
Должно быть, — никого не позову.
Должно быть, — ни о чем не пожалею…

Так ночь пройдет. Блеснет заря вдали.

Туман дома окутает, как саван.
И в это утро я уйду с земли.
Безропотно. Бестрепетно. Бесславно.

1936

«Помню — поезд бесшумно рвануло…»

Стану думать, что скучаешь

Ты в чужом краю…

Помню, — поезд бесшумно рвануло.
Твой последний, растерянный взгляд…
(Средь вокзального шума и гула
Ничего не воротишь назад).

Пустота и безжизненность улиц…

(Что мне делать с такой пустотой?)
Об игрушки твои споткнулась
В темноте возвратившись домой.

Вот опять — дожди, непогода,

Гнет ничем не оправданных дней…
Вот опять — пустота и свобода.
Уже горько знакомая мне.

На лазурно-седом океане

Ты во сне встречаешь зарю…
И я слышу твое дыханье,
На пустую кроватку смотрю.

Твои письма всего мне дороже,

(Не читать их, — любовно беречь),
Хоть не сам ты их пишешь, быть может,
Хоть мертва в них французская речь.

И мне чудится, как вечерами,

Среди мирно уснувших детей,
Ты тоскуешь о доме, о маме,
Об уютной кроватке своей.

1936

«Будет больно. Не страшно, а странно…»

Будет больно. Не страшно, а странно.
Слишком просто и слишком легко.
Вот расплата за годы обмана,
Вот обещанный «вечный покой»!

Ни печали, ни слез, ни тревоги, —

Равнодушье во всем и везде.
Будет трудно подумать о Боге,
И неловко смотреть на людей.

А потом — (но не все ли равно?)

Очень холодно, сыро, темно.

1936

«Ты знаешь сам — таков от века…»

Виктору Мамченко