Окна с видом на море

Ещё сердце больное. Кому нафиг я такой нужен? Миле вон точно не нужен. И как мне с Севой соперничать, если я просто элементарно жить не могу? И не то что по-человечески, а вообще, в принципе.

А лежать и думать обо всём тоже не дело. Надо работать, действовать, мозги загружать как-то. А у меня телефон — и тот отобрали. Занимаюсь самокопанием, самобичеванием и самоистязанием. Очень необходимыми вещами для восстановления сердечного кровоснабжения.

Разговор о какой-то операции идёт, через зонд. Понятия не имею, что это такое. Но Мила сказала, что надо соглашаться, и я согласился. Сейчас стабилизируют состояние и можно делать. Главное, есть время привести все финансовые дела в порядок, развестись, составить завещание, и можно отдаваться на растерзание хирургам.

Короче, лежал я вот так и думы свои думал, как в палату вошла сестричка с сообщением, что ко мне пришла посетительница. Милу я вечером жду, но пусть заходит, раз пришла.

На удивление, это была Лариса.

— Здравствуй, я и не знала, что тебе принести можно. Так что прости.

— Рад видеть, ты спасла меня только что. А кормят тут нормально. Тем более, что я в люксе лежу.

— Господи, от кого спасла или от чего?

— От меня самого. Но это ладно, рассказывай, что в мире делается?

— Ничего не делается, я развожусь, Сергей тебя бросает и уходит, пытается обворовать. Вот и всё.

— По тем документам, что он Миле подсунул, я это заметил. И кто его избранница?

— Прохоров, банкир.

— А-а-а! Так Сергей в финансисты податься решил! Понятно. А ты как сама? Что делать собираешься?

Я понимал, что ей сейчас, пожалуй, нисколько не легче, чем мне. Разве что к постели она не прикована. Но Сергей её уничтожил. И как-то надо помочь ей возродиться и жить. Очень надо жить. Порой даже когда жить совсем не хочется.

— Вот, пришла проситься к тебе на работу. Ты не думай, я ни зачем другим, просто по старой дружбе. Отправь меня в филиал, или в Крым обратно. Ты-то теперь в Москве останешься.

— Мне бы в живых остаться. Не знаю я ещё ничего. Лара, я тебя не брошу, вернее, в беде не брошу. А так прости, но между нами всё.

— У тебя Мила, я поняла. И она мне патологически нравится.

— Нет. Нет у меня Милы. К сожалению, нет.

— Так и будешь страдать по женщине, которая тебя любит? Просто так бездеятельно страдать?

— А мне ничего другого не остаётся.

— Дурак ты.

— Так я вроде и не отрицаю.

— Вот объясни мне, тёмной, как так получилось, что ты Милу на Лялю променял? Я понять просто хочу, почему пустышки Ляли всегда выигрывают.

— Наверно, потому, что иногда очень хочется быть сильным, хочется слепого обожания и почитания. Хочется быть мужчиной. Покровительствовать и купаться в обожании. А рядом с сильной женщиной это жуть как сложно. И тогда глупость порой кажется наивностью. Чувствуешь себя благодетелем, упиваешься собственным благородством и мнимым величием. А на самом деле просто купаешься в густом сиропе сахарном, но он высыхает и приобретает свойства твёрдой карамели или панциря. Так ты становишься скованным этим панцирем, в который сироп превратился. Только сделать уже ничего не можешь. Вот и анализируешь, как же ты так попал. А обратного пути уже и нет.

— Ты прав, Мила сильная. И она личность. Чего же тебе не хватало с ней?

— Глупостей.

— Ты их нашёл. Понимаю. Заметила.

— Можно подумать, что ты глупостей не делала.

— Делала, Илюша. Только когда я свои глупости совершала, я любила. И делала их ради любимого человека, пусть и против себя самой.

— Так и попали твоя жертвенность с моим эгоизмом на одну и ту же чашу весов.

— Добрый ты. Так что насчёт работы?

— Конечно — да. Сейчас выпишусь, и определим тебя.

— Ты бы Милу своим замом сделал. Она толковая, и она потянет.

— Потянет, но она художник.

— А ты предложи. Поплачься, насколько тяжело тебе сейчас, а доверить никому, кроме неё, не можешь. Ну, не мне тебя учить искусству управления и обольщения.

— Ты не понимаешь, у нас дети с ней, дочки-близняшки. Яна и Анита. Они на четыре месяца старше Мишки. Ты слышишь, что я тебе сказал?

— Так вот чем ты сердце своё добил. Миша твой сейчас где?

— У Милы — и папа, и Миша. Только папа, в отличие от меня, внучкам радуется.

— Погоди, Илюша. Ты детей видел?

— Конечно, видел, они так мне рады были. Ждали, представляешь, ждали они меня, знали по фотографии…

— Предложи ей работать с тобой. Предложи, Илюша.

Лара ушла. А я всё думал. Думал о женщинах. Таких, как Мила, или как Лара. Не умеем мы их ценить.

После обеда спал весь тихий час. А потом в палату вбежали они, все трое. Сокровища мои. Устроились у меня на коленях и наперебой рассказывали, как живут, и как играют, и во что, и про книжки, и про дедушку, и про песочницу, и что подрались с местным мальчиком, который не верил, что Мишка их брат родной, причём девочки подрались. И как мама Костика приходила к дедушке разбираться, а он её чаем напоил.

Я бы их слушал и слушал, и с рук бы не спускал никогда. И носы у них у всех троих одинаковые. И мимика родственная проскакивает. Мои же. Все трое мои.

Вот оно, счастье. Не заметил, как два часа пролетело. Мила домой засобиралась.