Окнами на Сретенку

Поскольку первые месяцы жизни на новой квартире мы все еще ждали каких-то перемен в наших жилищных делах, меня не переводили в более близкую школу. Две последние четверти третьего и один месяц четвертого класса я ездила в свою старую любимую школу на Староконюшенном. Каждый день в переполненном до отказа трамвае А («Аннушке») от Сретенских ворот до Сивцева Вражка. Выбиралась из вагона с трудом, вечно отрывались пуговицы от пальто и ручка от портфеля. Как-то я потеряла гривенник на обратную дорогу и отправилась домой пешком, но на Арбатской площади меня застал дождь, и я, преодолев ужасный стыд, попросила деньги на трамвай у одной тетеньки. Четвертый класс занимался во вторую смену, и, наверное, чтобы мне не приходилось возвращаться поздно вечером в темноте, меня забрали и перевели в школу на улице Мархлевского, недалеко от телефонной станции. Но это было в конце сентября, а до этого еще было лето, запомнившееся двумя событиями.

Но еще до лета произошло одно странное явление, усугубившее мрачное настроение наших первых месяцев на новой квартире. Однажды вечером мы с мамой сидели вдвоем в комнате: я у окна за своим столиком, кажется, делала уроки, а мама — на своей кровати у двери. Она перечитывала бабушкины письма, и я заметила, что она то и дело вытирает слезы. Вдруг мы обе одновременно подняли головы и вопросительно посмотрели друг на друга: у нашей двери послышался какой-то странный звук, будто кто-то часто-часто дергает не совсем плотно привинченную дверную ручку. Звук этот был такой странный, что мы боялись даже взглянуть на дверь. Мы к тому времени уже привыкли к стуку в наружную дверь или окно, усвоили все звуки этой квартиры, но такое было впервые. «Что это?» — шепотом спросила меня мама. Я в ответ только помотала головой. Но потом я первая нашла в себе смелость громко спросить: «Кто там? Войдите!» Звук прекратился минуты на две, потом снова тихо застучало. Нас охватил ужас, мы боялись пошевельнуться. Рядом, за окном, была шумная, людная Сретенка, а мы сидели, объятые странным страхом, и продолжали сидеть, даже когда звуки прекратились. Как радостно мне было, когда наконец послышалось хлопанье входной двери, в передней зажегся свет, и мы узнали папины шаги. Я сорвалась с места и выбежала ему навстречу: «Как хорошо, что ты пришел!» Мама спросила, не он ли нас пытался напугать, но он был в полном недоумении. Мы рассказали папе о странных звуках и весь вечер пытались как-нибудь воспроизвести их, но напрасно. Ручки дверей и нашей, и соседей были крепко привинчены и не шатались, печная дверца в прихожей издавала звук совсем иной, крысы тоже возились разве что на кухне. Мы пробовали греметь посудой и ложками в буфете, пробовали постукивать даже за окном — не послышится ли эхо: все напрасно. Мы так никогда и не выяснили, что это было, и никогда больше не слышали подобных звуков. Одной из нас могло бы почудиться, но сразу обеим? Я потом про себя решила, что, раз мама читала бабушкины письма, то к нам, наверное, приходил бабушкин дух. Или дух совсем недавно умершей соседки. Но вслух высказать такие предположения я боялась.

Лето 1934 года

Из двух запомнившихся мне событий того лета первым была поездка в Звенигород на Иванову ночь с маминым клубом. Я в то время от скуки снова начала вести дневник — вела я его, однако, всего дней десять. От дневника 1933 года он отличался тем, что его я уже писала по-русски. Довольно нескладно, но — без орфографических ошибок.

Вот записи из этого дневника.