Окно

О господи, тут он начинает плакать всерьез. Ее бросает в жар от стыда и неловкости. Как меня угораздило, думает она; хоть бы это кончилось поскорее.

На слух заметно, как компьютерная деятельность вокруг них поутихла: коллеги Мартина и Люси усиленно прислушиваются к их увлекательному разговору.

Вперившись в экран, она думает: может, пойти с ним пообедать, просто чтобы прекратить эту отвратительную сцену, но тут же представляет себе, как все то же самое повторяется снова и снова. Уже одна мысль об этом ей невыносима. Опустив взгляд полуприкрытых глаз на истертый серый казенный ковер, она включает голос на полную телевизионную мощность: ледяная дикторская скороговорка, чуть приправленная суррейским акцентом. «Ничего не выйдет, Мартин, уясни себе это раз и навсегда. Поразвлёкся и хватит, отвали».

Прием этот как будто бы срабатывает. Он бесшумно поднимается, вытирая лицо тыльной стороной ладони, поворачивается и выходит из комнатушки. Люси, крутнувшись назад к своему экрану, пытается сосредоточиться на мертвых швейцарцах и горящих зданиях, но за спиной опять раздается уже вконец доставший ее голос.

«С меня хватит, Люси. Так жить дальше невозможно. Живым ты меня больше не увидишь».

Ее тошнит от этой мелодрамы, от его эгоизма. Она смотрит по ТВ мини-репортаж о семье, где четверо из пяти погибли в самолете, а оставшийся в живых семилетний мальчик ждет в аэропорту. Она видит непонимание на его лице, пропасть между осознанием того, что произошло, и представлением о том, что с ним теперь будет; видит суетящихся вокруг него напуганных дядю с тетей и жутковатых консультантов из службы доверия, неумолимо и зловеще приближающихся к нему.

Не поворачиваясь на этот раз, Люси отвечает: «Ну что ж, Мартин. Это будет потеря мирового масштаба».

Да, он поразвлёкся, тут она права на все сто. Ковыляя обратно в свой кабинет, побольше размером, но ненамного, он вспоминает свои ночные возвращения домой, к жене, под утро, часа в четыре, безмолвное раздевание в углу, трусы, а иногда и брюки, еще влажные от спермы (полноценный акт со введением Люси запрещала, это было как бы негласно обещано после его окончательного ухода от жены), ее вкус и запах, приставшие к его пальцам, и то, как он забирался в постель, чуть ли не вдвое сложившись от чувства вины и возбуждения. И, пока жена ворочалась и льнула к нему, лежал там, не в состоянии заснуть, давая почувствовать свое презрение и безнадежное желание. Конечно, поразвлёкся, и еще хочется. Как ему жить дальше без такого накала страстей?

Прямо перед дверью он сталкивается с продюсером, который шпарит, как ненормальный, обратно в отдел новостей. Молодой, аккуратно подстриженный шатен с безупречной кожей, в очках, подобранных в тон к светло-серому пиджаку. В спешке он не сразу замечает расхристанное, зареванное состояние Дэмпси.

«Это не Усама! Говорят, ошибка пилота, только что сообщили…»

Дэмпси глядит на него, как на безумца: «Какого еще пилота?»

Лицо молодого человека моментально расплывается в ухмылке до ушей. Похлопывая Дэмпси по руке, он говорит: «Ничего, Мартин, проехали», — и убегает по направлению к одной из студий.

Дэмпси вваливается к себе в дверь и тянется за «Столичной»; в бутылке пусто. Усевшись за компьютер, он пытается понять, с каких таких пор начались эти насмешки, когда это к нему впервые стали относиться с благодушным презрением и кто это дал такое указание. То, что поначалу нравилось в нем Люси — его возраст, жена и дети, его былая беззаботность, — всё работает теперь против него в этой загнивающей конторе, где полно молодых, да ранних.

Он вспоминает про самолет. А, да. Ошибка пилота.

Нет, серьезно: ошибка пилота?

Рейс, направлявшийся в Денпасар, не смог даже из Цюриха выбраться. Рассчитанный на низкорослых, худощавых индонезийцев, бедняга самолет оказался битком набит откормленными, самодовольными швейцарскими курортниками. Они ехали в пекло Нуса Дуа или Санура объедаться венскими шницелями в деревянных ресторанчиках, белых от распыленного искусственного снега, где выряженные в идиотские кожаные штаны крошечные балийские официанты ублажали бы их гевюрцтраминером и рислингом. Ошибка пилота — это вы серьезно? Ему слышно, как, разбегаясь по взлетной полосе, самолет стонет под своей ношей, борясь с одышкой, рывком взмывает вверх, а затем, оглянувшись на пассажиров, уже начинающих требовать выпивки и закусок, дважды сотрясается в судорогах. После первой швейцарских отдыхающих охватывает странное молчание и прошибает пот, хотя суть до них пока не доходит; вторая — сильнейшая, фатальная — швыряет «Боинг-747» на три блока изысканно прилизанных, предназначенных на съем квартир. За все надо платить.

Он думает про самолет, затем про то, что надо бы броситься с крыши. Что тут такого страшного? Четыре секунды нарастающего ужаса, руки вытянуты, как у Супермена или у Христа, а после какая-нибудь микросекунда невообразимой боли. Микросекунда — и всё. Переживет как-нибудь. А потом, после этого, ничего — абсолютно ничего. Всем нам в конце концов в темноту, правда?