Окно с видом на площадь

Личные вещи Дуайта Рейда были убраны, но все остальное в комнате, казалось, было оставлено на местах, и я озиралась вокруг, стараясь угадать, что за человек бы отец Джереми — брат Брэндана Рейда. Во всяком случае, ничто здесь не говорило об аскетичности. На сером ковре, покрывавшем весь пол, лежало два или три маленьких ярких коврика, сверкавших пятнами коричневого, желтого и зеленого. Кровать орехового дерева с четырьмя стойками, с золотисто-зеленым покрывалом стояла под сенью балдахина цвета темного золота. Прекрасное старое бюро сверкало медными ручками на каждом ящике. Над каминной полкой висела картина со сценой охоты, которая как бы вбирала в себя цвета комнаты — золотистый и зеленый — и добавляла еще собственный теплый мазок красного цвета. В то время как комната Лесли Рейд, казалось, выражала любовь к вычурной роскоши, комната Дуайта свидетельствовала об истинной элегантности вкуса, но без какой-либо показной строгости.

Мальчик, конечно, интересовал меня гораздо больше, чем комната. Он двигался почти целенаправленно, то выдвигая ящики, то открывая дверцы стоявшего там комода, что-то трогал и как будто что-то искал. Я не могла догадаться, что ему нужно, и не спрашивала. Я терпеливо ждала, когда наконец лихорадочный поиск прекратится. За его действиями просматривалась какая-то цель, и, если этот поиск доставлял ему облегчение, я не собиралась препятствовать.

На бюро стоял длинный ящик резной работы, и Джереми, сняв крышку, заглянул в него, ничего там не обнаружил и продолжил поиск. Он проверил даже подушки на кровати и пошарил под ними. Я уже ждала, что он встанет на четвереньки и заглянет под кровать, но он не стал этого делать. Он прощупал покрывало вдоль одного края кровати, обогнул ее и перешел на сторону, ближайшую к двери в прилегающий будуар. Тяжелые портьеры из темно-зеленой парчи скрывали дверь, и он раздвинул их и осмотрел болт, который держал дверь запертой изнутри комнаты.

— Теперь они всегда ее запирают, — бросил он мне через плечо. — Но мой отец обычно держал двери открытыми. И мне в тот день пришлось пройти только через портьеры. Отец стоял как раз там, у постели.

Он повернулся и посмотрел на меня долгим, вопрошающим взглядом.

— Я могу кое-что показать вам, — произнес он. Глаза его сверкали от возбуждения, и от его обычной апатии не осталось и следа. Он казался совсем другим мальчиком — более пугающим.

Я была уверена, что он каким-то образом оценивает и испытывает меня, и решила не показывать свои сомнения и страхи.

— Очень хорошо, — сказала я. — Покажи мне все, что хочешь.

Он быстро нагнулся и схватил угол маленького коврика, лежавшего возле кровати. С видом фокусника, намеренного наверняка поразить меня, он сдернул коврик с места. Я увидела едва заметное коричневатое пятно на сером ковре и снова ощутила, как что-то ужасное дотронулось сзади до моей шеи.

— Клянусь, вы не знаете, что это такое! — вскричал Джереми, и от мрачного триумфа в его голосе потянуло ледяным холодом. — Если я скажу, вы испугаетесь. Вам станет плохо!

Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы удержаться и не убежать в свою маленькую комнатку наверху. Прочь от этого места трагедии, от пятна на ковре и от этого неожиданно озлобленного мальчика. Ради того, чтобы прекратить это безумие и вернуть Джереми к здравомыслию, я с большим усилием преодолела свое желание.

— Конечно, я знаю, что это такое, — сказала я со всем спокойствием, на какое была способна. — Это, очевидно, кровь.

Его дикое возбуждение немного утихло. Мой ответ, казалось, его совершенно озадачил. Стараясь не дать ему возможности снова заговорить, я поспешила продолжить тоном, не требующим ответа:

— Всегда остается кровь, когда стреляют в человека. Ведь в этой комнате был убит твой отец? Значит, это пятно — кровь.

— Так много крови, — прошептал Джереми. Потом он заговорил громко и с вызовом: — Вот почему я не могу вам нравиться. И нечего меня обманывать и притворяться друзьями. Никто не любит меня. Мистер Бич знает, что портрет, который он нарисовал, — ложь! А дядя Брэндан ненавидит меня. То же можно сказать и о моей матери, и о Гарт. И вы возненавидите меня тоже. Только Селина еще любит меня, потому что она слишком маленькая и глупая и не понимает, что я сделал.

Я уже не думала о пятне крови, а видела только отчаяние, которое сквозило в глазах ребенка, стоявшего передо мной. Мне тоже была необходима мудрость Озириса, чтобы справиться со всем этим. Моей проницательности явно не хватало. Я могла действовать только так, как подсказывал мне инстинкт, и надеяться, что не ошибаюсь.

— Как я могу сразу узнать, понравишься ты мне или нет? — спросила я его. — Мне никогда не удавалось быстро определить, нравится мне человек или нет. А когда я прихожу к какому-либо решению, то это обычно зависит от того, как поступает этот человек по отношению ко мне, а не от того, что могло произойти с ним когда-то. Или что другие говорят о нем.

Джереми посмотрел на меня без всякого доверия — так, будто я все еще озадачивала его. То, что сказал он после этого, удивило меня.