Окно в доме напротив

Что говорить, ему понадобилось очень много времени для полного освобождения от чар Лидии. Но наступить оно, окончательно и бесповоротно, должно было лишь после переезда на новую квартиру в старый дом – смешное сочетание, но оно так теперь в нашем с ним духе. Лишь оставив Лидию не только в прошлом времени, но и в другом месте, отец мой принялся открывать предо мной, неторопливо, постепенно, как полагается внимательному, осмотрительному рассказчику все шкафы и сундуки своего прошлого.

Я попытался немного отстраниться от нахлынувшего потока, попытался хотя бы перевести дух, немного придти в себя и приступить к чтению с новыми силами, чувствуя поддержку – столь необычную прежде – в каждой странице, с новыми ощущениями от каждой строки. Но возможности такой не было, дневник отца не дал мне времени ни на передышку, ни на сторонние сопоставления и размышления, он буквально приковал меня, оставив за пределами всех побуждений: оторваться от чтения я уже не мог. Мне осталось немного, и я лихорадочно дочитывал дневник, в котором каждая новая страница казалась мне все ближе….

То, что постепенно решался поведать мне отец, оставляло еще слишком много белых пятен, он закрывал их как мог и умел, отчасти догадками и домыслами, а отчасти, доверяя моим предположением и вовсе оставлял по-прежнему открытыми. Но всегда он делал это с той неторопливостью, которая возбуждала и зачаровывала меня, заставляя читать дальше и быстрее.

И первый же вопрос, на который он не смог дать ответ, касался финансового положения его возлюбленной. Сколь простым бы он ни казался поначалу.

Лидия была девушкой обеспеченной. Все шесть лет в браке она одна содержала их союз, доля отца оставалась минимальной – и в том определенная заслуга самой Лидии. Все эти годы отец втихую, порой, от самого себя, стремился получить ответ на беспокоивший его вопрос: где находилось, и какой суммой выражалось состояние его возлюбленной. Положение рантье, не имеющего возможности подвести баланс под своим семейным бюджетом, угнетало отца, и волей-неволей заставляло заводить вопрос о капитале. Но всякий раз, когда он делал это, столь бы тактично не подходил к вопросу и сколь бы издалека не начинал, Лидия холодно обрывала попытки, переводя разговор на что-то другое, как бы давая понять, что раз она занимается обеспечением семьи, то так будет и впредь, а если он хотя бы пытался возразить – я не говорю, настаивал, настаивать отец даже не помышлял – она резко вставала с места и уходила, оставляя его наедине с неосознанным чувством вины перед ней. Которого он боялся и которое всегда пытался немедленно загладить.

На свой страх и риск он искал самостоятельно – и так же безуспешно. Ни банковских карт или книжечек счетов, ни чеков, ни облигаций и ценных бумаг Лидия не имела. Перетряхнув не раз всю свою квартиру и, однажды, апартаменты Лидии, обшарив в них каждый уголок, отец не нашел даже намека на какие-либо вложения. Раз за разом ему попадалась лишь спрятанная под его носовые платки сумма в несколько тысяч рублей – ровно та, которую они в среднем тратили за неделю. И ничего не всплывало более. Не удалось найти ни единой зацепки.

А это весьма странное, если не сказать больше, обстоятельство, дало ему повод поразмыслить над другим, куда более значимым вопросом. Кто же такая Лидия?

И в этом случае расспросы и поиски оказались напрасны. Надо отдать ей должное, Лидия умела хранить свои тайны. И ее влюбленность в моего отца, если таковая имела место быть, никогда не являлась основанием для огласки интимных воспоминаний, переживаний, мечтаний…. Она говорила лишь о том, что хотел бы услышать от нее мой отец: о том, что касалось его, ее любви к нему, его любви к ней – ведь каждый из нас предпочтет разговор о собственной персоне, нежели поддержит беседу о ком-то ином, – а также того, что объединяло их, о семейной жизни, о мелочах быта, и прочем. И он слушал ее с удовольствием, забывая о том, что хотел спросить сам. А когда спрашивал, то не получал ответа. Лидии проще было говорить о чем угодно, нежели о себе. А после всех несчастных случаев, он уже не решался на подобные вопросы. Быть может, это послужило еще одним, дополнительным поводом для отца молчать, оттягивая откровенный разговор до самого переезда на новую-старую квартиру? Молчать, долгое время исполняя чужие – ставшие к этому времени причудливой странностью – ритуалы и обязательства, молчать, не возвращаясь к себе самому.

Да и вернулся ли он к себе? – я сильно сомневался в этом. Воздействие, оказанное на него Лидией, оказалось очень сильно, чтобы можно было противостоять ему, открыть или тайно, а отец, на первых порах, во времена своего жениховства и позже, когда не давал соприкоснуться двум Евклидовым параллелям своих любовных страстей, и не думал делать это. А после, с момента возвращения Лидии и начала их брака, стало слишком поздно и вспоминать о нем. Так что, когда я заговорил о начавшейся новой жизни отца, после исчезновения возлюбленной, мне следовало бы добавить: новой во всем.