Окно в другое измерение

Когда я еду заниматься с Артёмом, иногда приезжаю слишком рано. Тогда я захожу в супермаркет «Окей». Я стою у входа и смотрю на стеклянные часы турфирмы «Нева». На ряды и кассы. На людей с тележками. Иногда я сама беру тележку и делаю вид, что покупаю. Меня завораживает логика движения и нестолкновения тележек. Я никак не могу понять её. В супермаркете я ребёнок. Растерянный, потерявшийся, или радостный, убежавший. Это ничего не меняет. В любом случае, я только делаю вид, что покупаю.

Тогда я думаю о своих учениках. Я вижу их рядом. Они–то не делают вид, что покупают. На них косо смотрят. Их выгоняют, когда они опрокидывают коробку молока. Никто не поможет им разобраться.

Я напишу книгу, она будет называться «Дети в супермаркете». Но сейчас ещё рано. Книгу обычно пишут, когда что–то поняли. Как обобщение опыта. Вот, например, Януш Корчак. Многие люди всей жизнью зарабатывают право написать книгу. А у меня нет права писать о своих учениках. Я не знаю их. Может, я знаю о них даже меньше, чем они — обо мне. Потому что им ничто не мешает судить беспристрастно. Однажды — это тоже было в супермаркете — я застряла в стеклянном лифте. Я поняла. Я смотрю на своих детей из стеклянного лифта.

Так вот, я напишу книгу, когда вырасту. Но вырасти мне не дают. Просят написать сейчас. Ладно. Если есть книги–завершения, пусть будет и книга–начало. Книга о тех, кто делает первые шаги навстречу друг другу и ещё ничего не знает.

Дорогой Лёва!

Сегодня, между прочим, день святого Валентина. И эту книжку я должна дописать именно сегодня. Не знаю, почему так вышло. Книжка, конечно, будет о любви — раз день такой. Ну, напиши я её первого апреля или двадцатого ноября, она всё равно была бы о любви. Поэтому сегодня я тебе расскажу об Анне и Рустаме. Я с ними познакомилась, когда проходила практику в школе N.

Выставили нас с Рустамом из класса.

То есть мы сами ушли. Я сказала:

— Рустам, давай–ка прогуляемся.

Потому что чувствовала: сейчас добрая, терпеливая Анна нас просто убьёт. Сначала–то всё было хорошо: мы нанизывали на проволочку большие бусины, Анна объясняла задачу Тане, Саше и Ирине. Потом лепили из теста. Весело.

Но Рустам устал и принялся дубасить тесто обоими кулаками, распевая: «А–а-лла! а–а-лла! улла! а! а! А!!»

Измученная Анна, которая к этому времени отчаялась объяснить Тане и Саше, что «на два больше» — это плюс, а не минус, схватила Рустама за шиворот и бросила себе под ноги. Он тихо лежал на животе под учительским столом.

Потом Рустам встал на колени и упал вытянутыми руками вперёд.

— Смотри–ка, — сказала Анна, — это он намаз делает! Эти… они ведь мусульмане? Или нет?

— Вроде мусульмане…

— Рустам, скажи: «Аллах Акбар».

— Хватит издеваться, — говорю.

— Да я не издеваюсь, — говорит Анна.

Рустам выглянул из–под стола и улыбнулся мне.

Открыл рот и приготовился запеть.

Тут–то мы и сбежали.

Сижу в коридоре на корточках, а Рустам — у меня на коленях. Благо что лёгкий. Весит как пятилетний в свои восемь. Улыбается мне и обнимает за шею. Я рада. Обычно он в порыве чувств колотит людей кулаками.

Семь лет из восьми он прожил на скотном дворе в Краснодаре. Не умел пользоваться туалетом и ложкой. Раздевался и голый валялся на полу в классе. Игрушки первый раз увидел в интернате.

На открытом уроке, помню, раздала всем детям конфеты. Наша преподавательница говорит:

— А Рустаму–то дайте тоже!

— Он не будет есть. Не знает, что это такое, — отвечает Анна.

Мать приводит Рустама в интернат в понедельник и забирает на выходные. Каждый раз она вталкивает его в класс. Рустам рыдает и кричит: «Аба! Аба!». Мать отрывает его от рукава дублёнки. Ни разу не поцеловала.

— А что вы хотите? Это ребёнок от нелюбимого человека!

Дорогой Лёва!

Мне говорят, я должна объяснить читателю, где что происходит. Вообще- то всё, что происходит, происходит во мне, но это ведь мало что объясняет?

Ладно, я признаюсь, что работаю в разных местах и с разными людьми. А то большинство думает, что только с аутистами. Ну да, с ними я тоже работаю. В Фонде. И на Онеге. Онега — это наш летний лагерь, он очень далеко. Письмо идёт целых две недели.

Ещё я иногда работаю в школе N, детдоме X и на дому.

Но это, по правде говоря, не имеет ни малейшего значения.

Вхожу в комнату.

Ребёнок лежит на полу и рыдает.

Он в бешенстве, ему страшно. Успокаивать и отвлекать бесполезно. Ложусь на пол рядом с ним и начинаю кричать, рыдать и стучать ногами. («Ты не один, я разделяю твои чувства, я такая же, как ты».)

Он на секунду перестаёт рыдать и смотрит на меня. Мельком, искоса.

С остервенением кусает свою руку. Я тоже кусаю руку.

Через десять минут он перестаёт рыдать и начинает жалобно тянуть:

— Мммммммм…

Я тяну вместе с ним.

Выстраиваю простую мелодию:

— Мммм, МММММ… МММ… МММ…

Он смотрит на меня и хватает за волосы.

Я хватаю за волосы его. Не больно.

Он отпускает меня. Берёт мои руки, кладёт к себе на голову.

Я глажу его.

Он отходит на два шага, останавливается и оттягивает пальцами нижнюю губу.

Посматривает на меня. Я повторяю за ним.

Он садится за рояль и играет.

Медленно нажимает на клавиши.

Я отхожу.

Нужно дать ему побыть одному.