Окно в другое измерение

Им обоим необходим индивидуальный подход, который учительница при всём желании не может им обеспечить. Настю перевели на индивидуальное обучение, но пришлось ей остаться в классе, потому что учителей не хватает. В начале дня Настя ведёт себя тихо: сидит за партой и рисует домики и людей. Из–за очень плохого зрения ей приходится пригибаться к столу. Потом она подносит свои рисунки к глазам и рассматривает. И рвёт на мелкие кусочки. Это знак. Сразу после этого Настя начинает хныкать и хлопать себя по щекам. Никто не обращает на неё внимания. Она срывается с места и отшвыривает ногой стул. Опрокидывает парту. Разбрасывая всё на своём пути, несётся по классу. Однажды она сорвала со стены доску.

Учительница отводит её в туалет и умывает холодной водой. Этот способ считается универсальным. А что ещё учительница может сделать? У неё целый класс сложных детей.

У Насти последствия ДЦП, нарушение слуха и зрения. Ходит она быстро, широкими шагами, наклоняясь вперёд. У неё выражение лица следопыта и наблюдателя. Выражение, которое появляется на Настином лице в счастливые минуты, называется «слабая улыбка». Она тоже из страдальцев.

Скучает по дому. В школу её отводит отец, пожилой мужчина — Настя поздний, долгожданный ребёнок. Что называется, «домашний».

Домашний ребёнок в школе N почти неизбежно страдалец.

Учительница и психолог уверены, что Настя умственно отсталая и необучаемая. Однако я выяснила, что она умеет писать. Она не выводит медленно печатные корявые буквы. У неё широкий летящий почерк талантливого человека. Настя стремительно пишет чёрным маркером.

Показываю на неё: кто это?

Пишет: «Настя».

(Необучаемый ребёнок.)

Я вам говорю, маленькие дети так не пишут. He–личности так не пишут.

У Насти замечательная память: за одно занятие она запоминает десять слов–табличек и потом не забывает.

Но не говорит. Вообще. Не раскрывает рта. Даже кричит со стиснутыми зубами.

Пытаюсь научить её произносить самый простой звук — «а».

— Настя, покачаем куклу: а–а-а.

— Мммммм.

И кукла летит в угол.

Я люблю талантливых людей. Учительница говорит, что Настю ничего не интересует, но я знаю, что это неправда.

Сильная, свободная от природы душа, запертая в тишине, полумраке, где все движения затруднены, не может не страдать.

А что дальше?

Я не знаю, что дальше.

Дорогой Лёва!

Несколько дней о нём думаю.

Он мой ровесник.

Мать звонит. Бесконечно усталый голос:

— Извини, ты не могла бы с ним один раз посидеть с двенадцати до трёх? Мне очень надо, работа. И все заняты. Не могу его одного оставить.

— Ладно, у меня выходной.

— Вот и отлично, приезжай.

— А где вы живёте?

— Далеко…

И спрашивает тревожно:

— Ты же его знаешь?

— Да, я его знаю.

Они правда далек о живут, особенно для меня (без метро). До вокзала, на электричке, потом пешком, потом на трамвае. Серый, блочный, железнодорожный район.

Иду вдоль разрытой земли под эстакадой. Мимо пятиэтажек. На нижних этажах решетки в виде лир. Люди всё больше закрытые: низко надвинутая кепка, наушники, высокий ворот. Для полноты ощущения — мелкий дождь (серое небо).

Темно, темно.

Широкий двор между стенами высоток, качели. Бетонные ступеньки, домофон. Поднимаюсь на 12–й этаж.

Она уже не кажется такой усталой, как по телефону. Шутит, улыбается мне.

Заглядывает в комнату:

— А посмотри, кто пришел?

Совершенно пустая комната.

То есть сначала кажется, что пустая. Диван, покрытый клеёнкой. Пианино.

— А у нас темно, потому что все лампочки разбил. А стёкла небьющиеся.

Он бегает по кругу, иногда для интереса высоко поднимая колени, останавливается и скачет на месте.

— Это Антон!

— Нет, Антон не пришел, это Маша к тебе пришла. Помнишь Машу?

— Помнишь Машу. Это дядя Валера придёт.

— Посидишь с Машей, пока я на работу схожу? Посидишь, правда?

— Посидишь.

— А покажи Маше, как ты катаешься на слонике!

Он берёт плюшевого слоника и сжимает ногами. Бежит по комнате, щёлкая языком. Потом роняет.

— Лошадка упала.

— А радио, Маша, у нас всегда работает. На пианино можете поиграть.

Она показывает, что есть, какую таблетку дать.

— А на кухню мы всегда вместе ходим. Боюсь, что начнёт посуду бить. Если ляжет — он всегда днём ложится — укрой его обязательно, хорошо?

Все двери в квартире закрываются на ключ.

— Ну, я пошла. Ты ведь посидишь с Машей?

— Ты осторожнее, а то в последнее время он совсем такой… Сегодня хотела вместе в магазин сходить, а он закричал, стал руку кусать. Боится, что опять в больницу.

Снаружи поворачивается ключ. Вдруг я остро ощущаю тревогу и одиночество узника запертой квартиры. Смотрю в окно. Высоко. Двор с качелями где–то далеко внизу.

— Мамочка придёт.

— Конечно, придёт, куда ж она денется, а пока давай вместе подождём. Посидим, поговорим. Помнишь, как ты в лагере про Емелю рассказывал?

— А, щука… Емеля…

— Жили–были дед да баба, и была у них курочка Ряба…

— Снесла курочка яичко. Мамочка придёт. Дядя Валера поезде придёт.

— А что за окном, давай посмотрим?

— Это дождик за окном. Мальчик плачет.