Окно в Европу

– В деле погляжу, тогда и отвечу, – молвил Хайло. Потом сунул под нос каждому пудовый кулачище и предупредил: – Не баловать у меня, орлы! По государеву приказу едем! С меня спрос, а я с вас спрошу… ох, спрошу, мать вашу Исиду!

Про мать казаки поняли верно и, кажется, вразумились. Тут с сеновала сползли Свенельд с Чурилой, и сотник, отозвав их в сторонку, произнес:

– Ребятки в твоих годах, Чурила. Ну-ка скажи, с кем ты бегал голопузым пацаном да по чужим садам разбойничал? Верные ли люди?

– Сидора помню, постарше он и вроде мужик без придури. Ромка говорун, горазд байки складывать. А вот братаны эти, что на одну физию, шалберники и баламуты. Однако с летами могли и в разум войти.

– Прочие как?

– Не знаю, старшой. Я тут пятнадцать годов не был, не помню их. Должно быть, пришлые.

– Ладно, что есть, с тем и перезимуем. За баламутами приглядывай, – тихо сказал Хайло и распорядился в полный голос: – По коням, братцы! Двинулись!

Зацокали копыта, и отряд покинул майдан, провожаемый выкриками и пальбой ранних прохожих. Кричали, по казацкому обыкновению, всякие непотребства, брань и срамоту, на что речистый Ромка отбрехивался тем же манером. Так спустились они к берегу и баркасу, приготовленному для переправы, и Хайло оглянулся, не догоняет ли их Алексашка сын Меншиков. Но того и в помине не было, лишь маячили над станицей дымы от утренних костров да позвякивали колокольчики – пастух гнал стадо на заливные луга. Должно быть, передумал москаль, решил Хайло и дал команду грузиться.

Завели лошадей на баркас, гребцы заплескали веслами, казацкая сторона начала удаляться, а хазарская двинулась встречь. Переправились, вскочили в седла, отъехали на полверсты от берега, и тут сзади послышался свист.

– Наша пирогмейстер, – сказал Свенельд, обернувшись.

– Кто таков? – полюбопытствовал Чурила.

– С нами поедет, – отозвался сотник и одобрительно прищелкнул языком: – А конь у него молодецкий! Только боярину под стать!

– Еще бы! – встрял Ромка Буревой. – С атамановой конюшни жеребчик!

– И прямь с атамановой, – солидно подтвердил десятник Сидор. – Ну, шельмец! Знакомый навроде… И где ж я эту продувную рожу видел?

Казаки загомонили.

– В рядах торгует, – подсказал кто-то. – Конфектами.

– И пирогами!

– Не наш, чуж-чуженин, с Моквы какой-то…

– Ловкий, одначе!

– Ловкий, ежели коня увел и Дон переплыл!

– Ну, дядька Ермолай и взбеленится…

– Ништяк! По обычаю это! Ежели казак в поход собрался, можно скрасть коня безвинно!

– Так то казак, а этот хрен пирожник!

Хайло огрел нагайкой сапог и рявкнул:

– Молчать! Не галдеть! Кто вякнет, пасть порву!

Алексашка сын Меншиков приблизился резвым аллюром и натянул поводья.

– Вот и я, мин херц. – Он оглядел казаков и скривил губы. – Ну и кумпания! Не мог старшина получше вы…

– Ты тоже заткнись, – сказал Хайло, насупив брови. – Ответишь, когда спрошу. Конь краденый?

– Краденый! – подтвердил Алексашка с радостной улыбкой.

– За это в Киеве плети положены. Полста на первый раз, а на второй – клеймо на лоб и отсечение руки.

– Так то в Киеве, твоя милость, а на Дону это в обычае.

– У казаков в обычае, а ты не казак!

– Казак! В душе, – пояснил Алексашка. – Да не тревожься ты, мин херц! К хазарам ведь едем! Я у них другого коня скраду и обоих отдам Ермолаю. Будет у него прибыток!

Чурила, а за ним казаки, заржали, Свенельд буркнул «гуд!», и сотник пожал плечами.

– Ну, ты и прохиндей! Ладно, будем считать, что жеребчик на время кон… конфунско…

– Конфунскован, – подсказал сын Меншиков. – Что означает взятие по воинской нужде. А такая нужда – самая первая и главная. Ферштейн, мин херц?

Хайло Одихмантьевич сплюнул в траву с досады, но делать было нечего, не возвращаться же в Синие Вишни по мелкому поводу. Снова щелкнув плетью, он погнал скакуна в степь. Отряд потянулся следом. Чурила завел песню, казаки подхватили, и сотнику почудилось, что едут они, как и прежде, по Донскому шляху. Но ощущение это было иллюзией. Не те края, что за Доном-рекой! Вроде похожа степь, а чужая…

Чужая! Недобрая! Хазарская!

ПОГРАНИЧЬЕ

На пограничную хазарскую стражу наткнулись верстах в двадцати от берега реки. Десятник Сидор объяснил Хайлу, что чучмеки не пасут у Дона табуны и отары и тем более не селятся близко к большой воде, опасаясь казацких набегов. Чучмеками в этих краях называли печенегов, половцев, хазар и выходцев с Кавказа, всех, кто обитал на землях между речными берегами и предгорьями. Прозвище это было собирательным и неопределенным, ибо жили на Кавказе сотни племен, каждое на особицу, со своим языком и обычаем. Многих соблазняли плодородные равнины, тянувшиеся от Каспия до Черного моря. Горцы спускались с неприступных вершин, признавали хазарскую власть, ставили в степи аулы, разводили коней, баранов и быков и превращались в верную добычу для казаков. Наученные горьким опытом за много лет, хазары отодвинули границу от Дона и охраняли не левый берег, а поселения скотоводов, лежавшие южнее. Иногда их всадники наезжали к Дону, но то были редкие случаи; большей частью стража патрулировала степь.