Окно в Европу

– Ты вот мир повидал, всякие умные слова знаешь… А вот что с нами будет, зеленокрылый мой? Можешь мне поведать?… В лихое ведь времечко живем! – Она вздохнула и принялась раскатывать тесто. – Говорят, все беды от веры нашей нечестивой, а как ее переменим, все на лад пойдет… Ой ли! Боги и вера к нам от пращуров пришли, а в старину жизнь лучше была, сытнее да привольнее… И то сказать, что нечестивого в Свароге? Или в Яриле?

– Яррила, – повторил попугай. – Харрош!

– Вот и ребе Хаим то же говорит, – произнесла Нежана. – Говорит, что боги наши суть архангелы, что у престола Господа стоят, и не надо их жечь да рубить, а надо почитать, только по-новому. Не палить костры, не резать скотину, не мазать их лики кровью… Это богопротивное дело! Иначе их радовать нужно – курением благовонным, песнями и малым огоньком от свечки… Того же Ярилу взять – кто он таков? Архангел Гавриил, победитель Змея Горыныча!

– Дрракона, – поправил попугай.

– Ну, пусть дракона… – Нежана принялась раскладывать начинку. – Все одно выходит, что боги наши ни при чем. Деды с ними жили, век вековали и не тужили. И мы проживем, с ними и с Господом ребе Хаима… А беды наши не от богов, другая тому причина. Ты вот птица умная, подскажи!

Но на этот раз попугай промолчал.

Нежана вздохнула и поставила пирог в духовку.

* * *

Хайло явился после дежурства со всем своим десятком. Теперь под его началом была сотня, тоже из знакомых ратников, но их поить-кормить не полагалось, а вот десяток, которым много лет командовал, – этих обязательно. Пришел бывший подручный Хайла, а нынче десятник Путята, пришли Касьян, Чухрай, Могута и другие, пришел Чурила-песенник, а чуть попозже – варяг Свенельд, урядник Филимон и латынянин Троцкус. Считая с ребе Хаимом и Кирьяком, набралось шестнадцать мужиков, а вскоре и семнадцатый пожаловал – Алексашка сын Меншиков. Этот не пустой был, а притаранил окорок, что встретили с большим энтузиазмом. Только ребе Хаим попросил, чтобы свинину держали от него подальше и – упаси Господь! – не резали ножом для пирогов.

Расселись в переднем дворе, за столом на козлах, пригубили по первой, отведали пирога, расхвалили хозяйку. За первой кружкой пошла вторая – по воинскому присловью, пуля меж ними не должна пролететь. Пили за красавицу Нежану, за радость в ее доме, за то, чтобы пришли другие времена, легкие да изобильные, пили за Хайла, ставшего волею князя и воеводы Муромца полноправным сотником. И за сотню его тоже пили.

На дежурстве в Зимнем сменялись три сотни под названием охранных, а еще одна была парадная. Охранные стояли в караулах в дневное и ночное время, стерегли входы и выходы, ходили по дворцу и вкруг него дозором, и были в этих сотнях ратники отборные, но простого звания. Такую сотню Хайло и получил. В парадной же были сплошь сыны боярские, и командиром числился у них наследник, княжонок Юрий. Носили они старинные кафтаны пунцового бархата с золотым позументом, таскали бердыши да палицы, а к ним сабли в богатых ножнах. В караулах эта сотня не стояла, выходила с князем в торжественных случаях, когда принимал он важных гостей, послов или других иноземцев, которым нужно пыль в глаза пустить. За этих во дворе у Нежаны не пили; не свои те сынки боярские, чужаки.

Под выпивку шла беседа. Большей частью расспрашивали ребе, знали, что скоро явится он пред государевы очи и спорить начнет с египтянами и латынянами. В привычном ратникам понятии воспринималось это как поединок, а всякому воину любопытно взвесить силы соперников и угадать, чья возьмет, а кто проиграет. Среди слуг и охраны Зимнего многие бились об заклад, но на иудея почти никто не ставил, да и на Мента против Нумы шло один к трем.

– Вот скажи нам, ребе, – допытывался Путята, мужик дотошный и основательный, – скажи, твой бог сильнее Перуна?

– Сильнее, – отвечал ребе Хаим, улыбаясь и закусывая пирогом с грибами.

– А ежели Амона взять или там Иупитера?

– Тоже сильнее.

– А ежели они втроем навалятся?

– Все равно сильнее.

– А почему? В чем его сила?

Ребе отставил тарелку с пирогом и сказал серьезно:

– В вере человеческой. Кто верит в Господа, тот носит Его в сердце и готов за веру свою умереть. Вот ты, Путята, готов смерть принять за Амона или Юпитера?

– Чего еще! На хрен они мне сдались!

– А за Перуна?

Десятник задумался, потом покачал головой.

– Нет, ребе. Перун, ну… деревянная чурка Перун, с глазами и усами. Одно дело, козу ему принесть, а чтобы помереть… Нет!

– Выходит, ты Перуна в сердце не носишь, как я своего Господа, – промолвил ребе Хаим, оглядывая сидевших за столом. – Однако, дети мои, есть такое, за что умереть не зазорно. Вот ты, Чухрай, за что готов погибнуть?

– За отчизну, – отозвался воин. Был он немолод, сед и помечен шрамами, ибо ходил в походы еще с прежним князем. Сорок лет ходил и бился всюду, от Балтийского моря до Черного.

– А ты, Гвидон? – Ребе перевел взгляд на молодого ратника.

– За женку Любаву и сынка моего. Они в моем сердце!

– Еще за что? Говорите, называйте!

– За близких моих, за батюшку с матушкой! – послышалось за столом.

– За землю нашу!

– За дом свой!