Окно в одиночество

Так вот, сначала он просто забирал деньги и следил. Я научилась уходить от слежки, добираться туда, куда мне на самом деле нужно, окольными путями. Сначала к одной подруге, потом к другой… И все никак не могла понять, что ему от меня нужно. Думала, может, меня? Но я и так вроде принадлежу ему. Потому думала: ревнует. Потом начали оформлять бумаги, документы на собственность. И меня проняло. Квартира, машина… Столько всего, оказывается…

Он следил за мной всегда — на работе, дома, даже в душе, мне кажется, установил «жучки». Я их искала, но я же не знаю, как они выглядят. А я не могу быть всегда на виду! Я ему это много раз говорила и просила оставить меня в покое. А он присосался ко мне, как клещ, и не отпускал. Сосал мои силы, мою волю, всю меня высосал!

Потом он подкупил моих подруг. Они стали насквозь лживые, уже не позволяли переодеваться у себя, рассказывали мне, какой он хороший. Отвратительно! Но я не сдавалась, я просто искала разные способы… Потом не выдержала и предложила разойтись. Он не захотел. Тогда я сказала, что сама уйду, потому что не могу жить в условиях постоянной слежки. Кажется, коллеги на работе тоже уже…

Слушай, Господи, почему люди так любят деньги? Вот ты, когда нас создавал, специально придумал жадность? Или случайно вышло? Если случайно, так, может, уберешь? Поверь, будет куда лучше…

Так вот, он попытался меня отравить. С утра. Рано–рано, примерно через год после того, как он начал за мной следить, когда стояла как раз погода, которую я люблю — ветрено, дождливо, небо серое и сердитое — я пришла на кухню, а он подсыпает мне в кофе какой–то порошок! Я, конечно, рассердилась. Очень. Но ты же меня понимаешь, Господи? Ты же не можешь не понимать! Я схватила сковородку и ударила его. То есть попыталась…

Зато теперь мы не вместе, он далеко, не лезет в мои мозги и в мою жизнь. Теперь за него это делают другие. Живет, правда, в моей квартире, пользуется моим душем, наверно, приводит к себе всяких женщин. Избавился от меня. Только иногда зачем–то приезжает ко мне и говорит, что…

Господи, слушай… Мне тут все нравится. Тут нормально, скучно только иногда. Но… Пока я тут, за мной следят. Другие, уже не он. А в это время он живет там. В моей квартире. Приводит женщин, и они пользуются моим любимым жидким мылом с черничным запахом, трогают мою коллекцию слоников и слушают мою любимую музыку… А он подсыпал мне в кружку, я точно видела! И следил… И, Господи, слушай… Я устала. Ты это… ты бы… забери у женщин мозги обратно, а? А то, знаешь, когда много думаешь, голова становится тяжелой, кажется, что сейчас лопнет. Женщинам же не нужны на самом деле мозги. Если бы вот у меня бы не было мозгов, я бы продолжала там жить. А так я все думаю, думаю, думаю… И никак не могу остановиться. За что он так со мной? Что я ему плохого сделала?..

Господи, если не можешь у всех мозги забрать, так хоть у меня! Господи, правда, так будет лучше…

ШАГ — БЕДРО!

Шаг — бедро — тряска. Давно заученный ритм, давно плавные движения, и не забывать про руки! Руки должны быть легкими, как лилии над озером, и так же нежно колыхаться на ветру музыки. Когда только училась «не забывать», руки болели неимоверно — от кончиков пальцев до плеч, их же нужно было держать по полтора часа над головой и ни в коем случае не опускать! Зато теперь — свободно и уверенно выписывают замысловатые узоры, пока мысли витают в облаках.

Шаг — тряска — «удар бедром»… О, удар бедром — это страшная сила! Оставляет лиловые, долго ноющие синяки после столкновения с оказавшимися на траектории движения углами столов, стульев, тумбочек. Не на предметах мебели, разумеется. Синяками я тогда пестрела, как леопард в тропиках, колени прятала под длинными юбками, бедер и так никто не замечает. Однажды, в полусне почти, заползла под душ после изматывающих «семь дорожек подряд», глянула — мамочки! — по внутренней стороне бедер почти до колен бордовые потеки! И не болело ведь. Так–то, растяжка, дамы!

Шаг — бедро — «двойной верблюд»!.. А это из другой оперы, это в промежутке между «первым» и «вторым» было, уже середина курса. Возвратилась домой после очередного «прости и отпусти, я не заслужил такой славной девушки, как ты». Переоделась, вытащила огромное зеркало, включила веселенькую музыку — и ну вытанцовывать! Слезы ручьем, тушь по щекам, нос краснющий, в груди комок, дышать от рыданий удается едва–едва — красота! Зато ни разу не сбилась с ритма, шаг — бедро — загляденье, «верблюд» — просто идеально, и тренировочный костюм сидит, как влитой. Пока еще. И все думаю: вот у Горького же женщина танцевала–танцевала да и упала замертво. Вот бы и… Ничего, проревелись, пережили. Двадцатилетние девицы склонны преувеличивать степень своего «горя». Как, впрочем, и двадцатидвухлетние.