Окно в Полночь

— Значит, точно прошлое, — Сайел тоже уселся по-турецки. — К тому же художественно подправленное. Помнишь, ты спрашивала, почему из твоих первых книг никто не выходил?

Я снова кивнула.

— У писцов есть… специализации. Это летописец, живописец и провидец. Провидцы пишут о будущем — предвидят то, что случится с их… героями. И могут его корректировать. Живописец пишет настоящее — проживает жизнь вместе с героем. А летописец рассказывает о прошлом. И ты — летописец. Из твоих книг прежде никто не выскакивал только потому, что ты… опаздывала. Так долго писала, что герои… не дождались. Когда ты заканчивала писать о прошлом, их настоящее обрывалось. А может, они и не планировали дожидаться. Просто хотели оставить память о себе, пусть и в другом мире.

Я слушала его вполуха. Все вставало на свои места. Похоже, что он, сволочь, тоже летописец. Причем со стажем и куда опытнее меня. И пишет быстрее, и «видит» четче, и меняет мое прошлое так, что я не узнаю свое будущее. А я только записываю под его «диктовку» пережитое, без самодеятельности. Черт. Это скверно. Он кругом сильнее меня. Кроме, разве что…

— Летописцам сложнее всего, — вещал меж тем саламандр. — Обычно они поздние — поздно раскрываются, поздно начинают писать. И медленнее, гораздо медленнее других работают. Им приходится собирать историю долго и по крупицам — там момент, здесь событие, тут мысль. Они видят лишь бессвязные осколки информации. А потом нужно искать «перемычки» между осколками, понимать, что с чем соотнести, угадать с выводом… Васюта!

— Да-да… — я рассеянно теребила косу. — Все ясно. Он рассказывает о прошлом, о пережитом, и без лишних подробностей…

Все, никаких больше «обмороков» и «встреч». Это единственное мое преимущество. Пока. Но зачем все-таки он сюда прется? Я снова вспомнила алькин рисунок и свой первый сон. И призадумалась. Судя по написанному, он чувак с амбициями. И с большим комплексом неполноценности. Хочет быть не как все, а выше всех. И раз одна тень есть у всех — так он за второй пойдет, чтобы выпендриться. Одну тень — от хранителя, вторую… от писца, с даром. Чтобы свой усилить. Наверно.

— Кстати, летописцы в курсе настоящего и будущего своих героев?

— Не знаю, я не писец! — огрызнулся мой собеседник обиженно.

Подумаешь, невнимательно слушала…

— Не писец, но очень осведомленный, — я внимательно посмотрела на него. — Откуда знания?

— В моем мире вам поклонялись, — Сайел пожал плечами. — Каждый писец — живая легенда, а это интересно. Что успел узнать от своих, то и рассказываю.

Кстати, бабушка! И старые папки с записями, которые я в подвал отнесла! Хорошо, что она запретила все выбрасывать… Так, пора вставать и в поля. Работать и разбираться. Черновики писателя — это его память. И то, чего не знает саламандр, может — должна! — знать она.

— Бабушка была живописцем?

— Да. Она прописывала мое настоящее и поэтому успела спасти. У дара — три грани, и в каждом писце он раскрывается по-разному.

— Спасибо, Сай, — я улыбнулась. — Ты со мной в подвал?

— Конечно.

Я отправилась умываться и, пока чистила зубы, думала. Парень — писец, и я — писец. И связь у нас — двусторонняя. Он закомплексовал и зацепился за меня, но тогда бы… Тогда бы я писала о нем, и все. И он бы в мою жизнь не лез. Значит, и я когда-то зацепилась за него, попросила о помощи. Когда? Я никогда не впадала в столь черное уныние. Кроме… Я отложила зубную щетку и посмотрела в зеркало. Кроме того случая с Валиком, тринадцать лет назад. Я была в ужасе и в истерике. И считала себя виноватой — не уследила. Сходила с ума от бессилия и страха. Я плохо помню то время, но вполне могла в бессознательном бреду выдумать кого-то, на себя похожего и всесильного, кто бы пришел и помог. Вернее… выдумать себя — другой или другим, способным помочь. И если за разрушение мира взять мой хрупкий подростковый мирок, трещавший по швам… Правильно Муз сказал — дура. Но если бы я знала, кем являюсь…

— Ты там не утонула? Чай согрелся!

Я закончила с умыванием. Одно событие — а какие «хвосты» последствий… Почему «герой» сейчас полез? А шут его знает. Может быть… все, что угодно. Я вышла из ванной, на ходу переплетая косу. Интересно, а если удалить написанное от греха подальше?.. Видимо, не зря наши великие классики рукописи жгли…

— О чем думаешь? — Сайел сидел на подоконнике и чесал за ухом довольного и, судя по сытой морде, накормленного кота. Муз, тихо всхрапывая, по-прежнему спал, завернувшись в тюль.

— О том, что дописывать придется, — я достала из холодильника бигус. — Уничтожай — не уничтожай… «Обмороки» и сны никуда не денутся. Ведь так?

Саламандр кивнул:

— Так. История все равно будет проситься, а зов — стучаться.

Я поставила кастрюлю на стол. Бабушка, как же ты мне нужна, как мне не хватает знаний…

— О, какой поворот!