Окно в вышине

Дверь вела на выложенную дорогим кафелем кухню с газовой плитой и раковиной, в которой было полно пустых бутылок. Из кухни было две двери. Одна — налево, другая направо. За левой была столовая с большим буфетом, на полках которого тоже стояли бутылки, по-видимому, не пустые. За правой дверью была гостиная с встроенным в стену книжным шкафом. На одной из полок стояло несколько, вероятно случайно, купленных книг. В углу на специальном столике дорогой радиоприемник, на крышке которого стоял полупустой стакан с какой-то жидкостью золотистого цвета. В стакане плавал нерастаявший кусочек льда. Шкала радиоприемника была освещена, но музыки почти не слышно.

Я повернулся, и в противоположном углу увидел кресло, обитое дорогой тканью с серебряной и золотой ниткой. В кресле сидел человек в белых отутюженных брюках с белым же поясом и белой рубашке-безрукавке с открытым воротом. На ногах, стоявших на скамеечке, были шлепанцы, левая рука лежала на подлокотнике кресла, правая бессильно повисла, словно плеть, касаясь пола, точнее темно-красного ковра. Прислонясь щекой к спинке кресла, он словно задремал после выпивки, слушая музыку. Он был молод, красив, темноволос. Этот длинноногий молодой человек наверное умел быстро бегать и обладал немалой физической силой, хотя по внешнему виду этого и не скажешь.

Недалеко от повисшей правой руки на ковре лежал пистолет. Прямо посреди белого лба молодого человека зияла круглая с ожогом по краям дырка, из которой текла кровь. Стекая по лицу и шее, она уже образовала на белой безрукавке большое алое пятно.

Наверно, целую минуту я не видел ничего кроме этого пятна, потом, едва переставляя ноги, к которым словно прицепили свинцовые гири, побрел к креслу. Я зачем-то посмотрел ему в глаза. Они, как и у любого покойника, были устремлены неизвестно куда: то ли вверх, то ли вниз, то ли в какие-то неведомые нам дали. Я дотронулся до его щеки. Она была еще теплая и чуть-чуть влажная. Вероятно смерть произошла каких-нибудь двадцать минут назад.

Я вздрогнул и обернулся: мне показалось в тихой, сумрачной гостиной кто-то притаился и, подойдя сзади, сейчас ударит меня по голове дубинкой. Тишина была густой, как масло, и когда где-то за окном чирикнула птичка, я б наверное затрясся от страха, не будь я крепким парнем.

Я прошелся по комнате. Возле камина на ковре лежала — вероятно упавшая с каминной полки — небольшая картина в посеребренной металлической рамке. Я достал носовой платок и поднял ее. Стекло конечно треснуло. Под стеклом была фотография светловолосой женщины, которая недобро мне усмехалась. Я достал из кармана фотографию, которую мне дал Говард Мелтон и сравнил ее с той, что упала на пол. Я был уверен, что на обеих фотографиях одно и то же лицо, но поскольку выражение лица было другим, какое-то сомнение оставалось.

В спальной я достал фотографию из рамки, и тщательно протерев ее платком, засунул рамку под стопку белья в одном из ящиков стоявшего в углу комода. Не бог весть какой трюк, но лучше я пока ничего не мог придумать. В ванной обрезал фотографию своим перочинным ножом вровень с фотографией, данной мне Мелтоном, и спустил стекла и обрезки фотобумаги в унитаз. Затем положил обе фотографии к себе в карман.

Вернувшись в гостиную (спешить было некуда, потому что копы давно бы сюда нагрянули, если бы кто-нибудь слышал выстрел и позвонил им), я заметил на низком столике возле его кресла пустой стакан. Вероятно из него пила женщина и оставила на нем отпечатки своих пальчиков. Я был уверен, что это женщина убила его: ведь не мог же он позволить мужчине выстрелить ему прямо в лоб, а сидящей на подлокотнике, воркующей с ним женщине достаточно было вытащить из-за спины пистолет, — и дело сделано. Но неужели это та же самая женщина, фотографию которой я нашел здесь на ковре? В таком случае она оставила на месте преступления свою визитную карточку, а вот в это я никак не мог поверить.

Я вытер стакан платком и приложил к нему пальцы его правой руки. Затем проделал то же самое с пистолетом. Ощущение, что я делаю нечто очень гадкое, еще усилилось, когда я увидел, как его рука начала качаться взад-вперед, точно маятник. Я не обошел своим вниманием и стакан на крышке приемника — пусть теперь копы думают, что им угодно. Я собрал также окурки сигарет, испачканные губной помадой «Кармен», которую любят блондинки, и также подарил их городской канализации. Протерев полотенцем все дверные ручки вплоть до входной двери, я решил остановиться, потому что иначе мне пришлось бы протирать весь дом.

В последний раз я смотрел на Ланселота Гудвина: кровь уже перестала сочиться из раны, скоро она застынет и превратится на лице мертвеца в темно-красную, почти черную корку.

На кухне и на обеих дверях я также вытер своим платком ручки, и не забыл, конечно, про дверной звонок, который прозвенел в пустом доме в последний раз, когда я его вытирал. Никто не видел, как я этим занимался, и я прошел к своей машине. За эти полчаса я устал так, словно прослужил в армии южан всю Гражданскую войну.