Око Эль-Аргара

Над деревней сгустилась ночь. С гор дул холодный ветер, предвещавший скорую снежную зиму. Он проскальзывал в дом через щели у затянутых бычьими пузырями окон, пробирался сквозь старую ослиную шкуру, лохмотья, добирался до кожи и вцеплялся в нее острыми, как ледяные иглы, зубами. Девочка подтягивала колени к груди, сжималась в комок, пытаясь согреться, натягивала вонючую шкуру на голову. Но согреться не могла. Ее била дрожь, зубы отбивали дробь чуть ли не громче кастаньет бродячих актеров, а живот сводило от голода. Она бы предпочла спать на улице на сене с собаками. По крайней мере, от них можно было бы согреться. Но последнюю собаку они съели неделю назад... С тех пор как умерла ее мать, а отчим привел в дом новую жену, все пошло не так. Сначала на скот напал мор. Затем год за годом пропадал урожай. Некогда зажиточное селение превратилось в прибежище бедняков. Кто-то ушел раньше, чем все скатилось на самое дно, и наверняка не прогадал. Но оставшимся пришлось худо. Теперь им наверняка не пережить эту зиму. Из глаз девочки от холода катились слезы. Ей казалось, что если она ничего не сделает, ей не пережить и этой ночи. Она соскользнула с жесткого ложа, прокралась через общую комнату, захватив лучину, в чулан — некогда комнату ее бабушки. Теперь же здесь валялся всякий бесполезный хлам: сломанный плуг, покрывшиеся плесенью огромные жернова со сгоревшей мельницы, разбитая посуда, растрескавшиеся и полусгнившие, давно пустые лари. Она пробралась через завалы в угол комнаты, воткнула лучину в щель глиняной стены и, ломая ногти, стала скрести земляной пол, пока не добралась до каменной плиты. Из последних сил она отодвинула ее. В слабом свете сверкнула бронзовая пластина с какими-то письменами, под которыми стоял странный знак — восемь направленных во все стороны света стрел. Ладонь девочки легла на мягко мерцающий металл. Когда-то она подсмотрела, как у этого загадочного знака молилась ее бабушка. И после этого все всегда налаживалось. Только однажды селяне схватили бабушку и сожгли на костре, называя проклятой ведьмой...

Но девочка знала, что это ложь, ведь никто не был так добр и ласков с ней, как бабушка, заменившая собой мать. Да и в жизни та не обидела ни одного человека из селения.

— Кто бы ты ни был, помоги мне! — просила девочка у неизвестного знака. — Я сделаю, что ты пожелаешь, только сохрани мне жизнь. И пусть все вернется как раньше...

Ей почудилось, что плита под ее руками теплеет, что в неверном свете лучины в бронзе отражается улыбающееся лицо бабушки.

— Морена! Морена! — звали ее.

Она почти потеряла сознание, когда спину обожгла боль.

— Ах ты дрянь! — гремел отчим снова и снова занося руку для удара воловьим ремнем. — Теперь понятно, из-за чего все в деревне подыхают от голода. Будь ты проклята, ведьмино отродье!

И он выволок воющую от боли Морену на улицу.

— Костер! Делайте костер!

Из темных хижин вышли жители.

Было бы из чего, Пако, — процедил сквозь зубы сосед. Ты что взъелся на свою девчонку?

Отчим пнул ногой бронзовую пластину. Лицо соседа исказила злоба.

— Мы найдем из чего сделать костер.

Морена приходила в себя. Боль в рассеченной спине приглушилась, слезы на глазах просохли от холодного ветра, и перед ее прояснившимся взором за несколько минут выросла куча из тряпья и гнилых досок, которые быстро разгорелись, распространяя удушливый смрад. И тут она осознала, что сейчас должно произойти. Она резко извернулась и вцепилась зубами в руку утратившего бдительность отчима. Пако взревел, а Морена, показав голые пятки, помчалась прочь. Далеко она не убежала...

Взлетев по дороге на пригорок, она встала как вкопанная. Прямо на нее из темноты неслось стадо огненных быков. Рыжее пламя окутывало черные спины, глаза светились багровым. Она с отчаянным криком метнулась назад. Едва не налетела на бежавших за ней селян, вильнула в сторону, но споткнулась и покатилась кубарем к каменной стене давно пустующего загона для скота.

Быки перевалили через пригорок. Пако первый был раздавлен мощными копытами. В деревне поднялась паника. Быки сметали на своем пути все: людей и их покосившиеся хлипкие дома, вспыхивающие как лучины. Прямо на Морену бежал обезумевший сосед — он избежал рогов быка, но не его огня, и теперь несчастный превратился в живой факел. Сосед рухнул, не добежав до Морены пяти шагов. Его истошные крики скоро стихли, и он замер черной обуглившейся головешкой. Морена зажала рот руками.

Щелкнул, стремительной молнией разрывая воздух, огненный кнут. Быки замедлили бег, развернулись,

сбившись еще более плотно, повернули назад к своему хозяину. В свете пожарищ и колдовского стада Морена разглядела сухощавую фигурку, одетую в пурпурное, с зеленоватой кожей и полосой рыжих волос на голове. Кнут сжимали когтистые пальцы. Гоблин!

— Ты слишком рано, Ротаариг! — послышался знакомый и ненавистный Морене голос.

К гоблину вышла жена отчима.

— Вот как? Думал, ты будешь упрекать меня в опоздании, — гоблин оскалился в усмешке, показав клыки.