Око Мира

Танцующие девушки тихонько засмеялись; раздался стук бус, когда они отбросили свои длинные волосы за плечи, и Перрин решил, что лицо у него наверняка пылает. Потом к девушкам присоединилась женщина чуть постарше, она стала показывать им, как нужно танцевать. С тяжелым вздохом Перрин перестал отводить взгляд и закрыл глаза. И все равно, даже с закрытыми глазами, девичий смех дразнил, насмешничал, будто щекотал его. Даже зажмурившись, он по-прежнему видел их. Бисеринки пота выступили у него на лбу, и ветра Перрину крайне недоставало.

Если верить Раину, часто этот танец девушки не танцевали, а женщины — совсем редко, и, по словам Илайаса, выходило, что теперь они танцуют каждый вечер исключительно из-за смущения Перрина.

— Я должен поблагодарить тебя, — сказал ему Илайас, тон его был рассудительным и торжественным. — У вас, молодых ребят, все по-другому, но в моем возрасте требуется много больше, чем костер, дабы согреть мои кости.

Перрин лишь нахмурился. Было что-то такое в походке удаляющегося Илайаса, что подсказывало: хоть это ни в чем и не проявлялось, бородач про себя смеется.

Вскоре Перрин привык и уже не отворачивался от танцующих женщин и девушек, хотя от подмигиваний и улыбок порой не знал куда деваться. Будь девушка одна, все, может, и было бы нормально, — но когда их пять или шесть, и все они на него смотрят... Ему никак не удавалось справиться со смущением, от которого у него щеки вспыхивали румянцем.

Потом решила учиться этому танцу Эгвейн. Учили ее две девушки, которые танцевали в тот первый вечер, они хлопали в ладоши, отбивая ритм, а она повторяла шаги с поворотами, а за спиной у нее качалась одолженная шаль. Перрин порывался было что-то сказать, но затем решил, что для него благоразумнее будет не раскрывать рта. Когда девушки добавили еще и покачивание бедрами, Эгвейн засмеялась, и они втроем принялись глупо хихикать друг над дружкой. Но Эгвейн упорно продолжала учиться; глаза — блестят, на щеках — румянец.

За танцующей Эгвейн горящим, жадным взором наблюдал Айрам. Красивый молодой Туата'ан подарил девушке нитку голубых бус, которую та носила не снимая. Когда Ила впервые заметила интерес своего внука к Эгвейн, ее улыбку сменили обеспокоенные, хмурые взгляды. Перрин решил не спускать глаз с юного мастера Айрама.

Однажды ему удалось застать Эгвейн одну возле раскрашенного в зеленое и желтое фургона.

— Ну как, весело проводишь время? — спросил ее Перрин.

— Почему бы и нет? — Она, улыбаясь, перебирала пальцами голубые бусы у себя на шее. — Чтобы печалиться, как ты, никакого труда не нужно. Разве мы не заслужили возможности немного повеселиться?

Айрам стоял неподалеку — он никогда не отходил далеко от Эгвейн, — сложив руки на груди, на губах его играла легкая улыбка, отчасти самодовольная, отчасти вызывающая. Перрин понизил голос.

— Я думал, ты хочешь добраться до Тар Валона. Здесь ты Айз Седай не станешь.

Эгвейн вскинула голову.

— А я думала, тебе не нравится, что я хочу стать Айз Седай, — сказала она чересчур ласковым голосом.

— Кровь и пепел, по-твоему, здесь нам ничего не грозит? Этим людям здесь ничто не угрожает? В любой момент нас может найти Исчезающий!

Ее рука на бусах задрожала. Она опустила ее и глубоко вздохнула.

— Что бы ни произошло, это произойдет — уйдем ли мы сегодня или на следующей неделе. Вот так я сейчас считаю. Веселись, Перрин. Может быть, у нас это последняя возможность.

Девушка с грустью потрепала его по щеке. Потом Айрам протянул Эгвейн руку, и она устремилась к нему, уже снова смеясь. Когда они бежали к играющим скрипкам, Айрам, оглянувшись через плечо, сверкнул на Перрина торжествующей улыбкой, будто говоря: она не твоя, но она будет моей!

Мы все очень сильно подпали под чары Народа, подумал Перрин. Илайас прав. Им не нужно пытаться обращать тебя на Путь Листа. Путь сам мало-помалу проникает в тебя исподволь.

Ила окинула ежащегося на ветру Перрина быстрым взглядом, а потом вынесла из фургона толстый шерстяной плащ; он был темно-зеленым, на него было просто приятно смотреть — после буйства красного и желтого. Когда юноша закутался в него, с удивлением подумав, что плащ оказался, как ни странно, ему впору, Ила произнесла натянуто:

— Этот, может, подойдет лучше. — Она бросила взгляд на его топор, и когда подняла на Перрина глаза, они были печальны, хотя сама женщина и улыбалась. — Этот, может, подойдет намного лучше.

Так вели себя все Туата'ан. Улыбки никогда не сходили с их лиц, без колебаний они приглашали присесть к ним выпить у костра или послушать музыку, но взоры их всегда цеплялись за топор, и Перрин чувствовал, что они думают. Не просто топор, но орудие убийства. Нет никакого оправдания насилию над другим человеком. Путь Листа.