Око силы. Четвертая трилогия (СИ)

— Сестра моя не на Соловках, а в городе Ярославле, ей там новые документы оформили. Не спеши моих ловить, о своих подумай. Я специально ждал, пока супруги твоей дома не будет. Но в следующий придется при Мусике душевные беседы вести. Со всеми вытекающими.

Кондратьев, привстав, попытался взмахнуть ручонкой, за что тут же огреб по многострадальному уху. Взвизгнул, обратно упал.

Зашипел, задергался…

— Не перебивай, — Леонид достал початую пачку красно-черного «Марса», зажигалкой щелкнул. — То, что мне мстить бесполезно, думаю, ты уже понял. Сейчас остальное поймешь.

— А-а-а-а-а-а-а-а!..

Инспекторова тушка, грозно блеснув очками, взметнулась над табуретом, рванулась вперед, прямо к сиротливо лежавшему на столе револьверу. Наткнулась на кулак — чтобы не калечить, Пантёлкин целил в грудь. Пришлось вновь усаживать, водой плескать, поправлять многострадальные стеклышки.

— Слушать готов, товарищ Кондратов?

Ответом был яростный взгляд. Бывший чекист удовлетворенно кивнул:

— Готов, вижу. Докладываю обстановку… Уже сегодня весь Питер шумит про возвращение Лёньки Пантелеева. То, что в Столицу сообщили, ты не сомневайся. Завтра тебя обязательно спросят, откуда этот Лёнька взялся? В загробный мир марксистская наука верить не велит. Что ответишь, Кондратов?

— Что и прежде, два месяца назад, к примеру, — равнодушно бросил инспектор. — Враги трудового народа вкупе с уголовным элементов распускают провокационные слухи. Знаешь, сколько после тебя Пантелеевых было? Я лично троих взял.

Леонид согласно кивнул:

— Сработает — на первый раз. Но будет и второй. Меня многие здесь знают. Ребята с Гороховой языки распускать не станут, уголовным никто не поверит. Но есть репортеры, которые на суд приходили. Их там не дюжина была, больше, чуть ли не на люстрах висели. Заявлюсь я в редакцию «Петроградской правды» или «Красной газеты», соберу народ — и все, как есть расскажу. И про операцию «Фартовый», и про то, чья голова в спирте плавает. В печать, может, и не попадает, успеют задержать, но Зиновьеву точно доложат, и за кордон слушок просочится. Кого крайним сделают, как думаешь?

Дабы ускорить мыслительный процесс, Пантелкин налил из заварничка слегка остывший чай, кипятком разбавил. Одну чашку вручил служивому, себе другую взял.

— Думаю, меня, — инспектор осторожно коснулся разбитыми губами горячего фаянса. — Уже чуть не сделали. Хотели на Дальний Восток направить, чтобы не проболтался. Меня прикрыл товарищ Мессинг, а Ване Бусько, который Пантюхина на Можайской застрелил, не повезло, поехал из Питера прямиком в город Охотск. Если бы ты не был такой сволочью, Пантёлкин, я бы тебе рассказал, как мне руки выкручивали. До сих пор помню: «В ночь с 12-го на 13-е февраля сего года после долгих поисков пойман известный бандит Леонид Пантёлкин, известный под кличкой «Лёнька Пантелеев», совершивший десять убийств, двадцать восемь уличных грабежей…» Рапорт этот заранее написали, и не в Питере, а в Столице. Не хотел я подписывать, но пришлось, чтобы товарищей из бригады защитить. Иначе бы нас всех за невыполнение правительственного приказа…

— Сейчас расплачусь, — Леонид поставил недопитую чашку на стол, рядом с «наганом». — Честный служака комиссар Жюв. Читал про Фантомаса?

Отвечать инспектор не стал, отвернулся.

— Читал, вижу. Ха! Ха! Ха! Помнишь? Только Фантомас от себя работал, а я от ОГПУ. Ощущаешь разницу? Поэтому…

Бывший чекист специально сделал паузу, дабы понаблюдать за клиентом. Тот уже явно пришел в себя. Серые глазенки рыскали по комнате, пальцы нетерпеливо дергались… Неужели опять драться полезет?

— Поэтому сделаем так. Револьвер твой, Кондратов, я заберу вместе со служебным удостоверением. Значит, свой срок ты уже имеешь. А все остальное — согласно плану, так что получишь не только за утерю бдительности, но и за злостный обман советского правительства. Охотском не отделаешься, даже не надейся… Выход у тебя один. Завтра в это же время я сюда подъеду, а ты мне выдашь пропуск в пограничную зону, скажем, в Сестрорецк. За это я оружие и «ксиву», так и быть, верну. Про согласие не спрашиваю, никуда ты, легавый, не денешься.

Инспектор вновь завозился на табурете, засучил ногами, но Леонид ждать не стал — поднял за ворот, к стене толкнул.

— А это тебе вместо «спокойной ночи»!

На этот раз очкам не повезло. Бывший старший оперуполномоченный забрал оружие, переступил через корчившееся на полу тело.

Обернулся.

— Пропуск — на мое имя. А можешь на свое, мне без разницы.^[41]

5

Вечер выдался неожиданно холодным. Ветер нагнал тучи, ледяные капли ударили в булыжник брусчатки, поползли по старым кирпичам нависшей над площадью стены. Сырая тьма размыла силуэты башен, затопила тихий, безлюдный в эту пору суток Александровский сад, плеснула дальше, в близкий лабиринт узких столичных улочек. Фонари горели, но их неровный желтый свет едва пробивался сквозь зябкий полумрак, предвестник близкой ночи.