Око силы. Первая трилогия. 1920-1921 годы

Делать было нечего, и Ростислав сам не заметил, как задремал. Перед глазами закружились какие-то странные тени, чей-то далекий голос позвал его, и вдруг он почувствовал, что не лежит, а стоит, купе залито ярким мигающим светом, а напротив – на пустой койке подполковника Ревяко – сидит молодая женщина в легком белом платье, таком нелепом среди сибирской зимы.

– Ксения, – усмехнулся Арцеулов, тут же сообразив, что спит.

– Ксения… – тихо повторил он, жалея, что сон скоро кончится. Жена, казалось, услыхала его, улыбнулась, но глаза оставались печальными и полными болью – такими, какими он запомнил их за долгие недели своей болезни.

– Мы скоро увидимся, – добавил он, постаравшись тоже улыбнуться.

– Нет, Слава, – жена покачала головой. – Не скоро…

– Скоро, – даже во сне Арцеулов помнил о том, что творилось за железными стенами поезда. – Боюсь, не дотяну до юбилея. Ничего, раньше встретимся!

Ксения еще раз покачала головой – и улыбка исчезла.

– Ты будешь жить долго, Слава. Когда ты умирал, я отмолила тебя. Будет трудно, но тебе помогут… А сейчас мне пора.

– Кто поможет? – Арцеулов настолько удивился, что даже на мгновенье забыл, что видит сон.

– Тебе поможет тот, кто уже помог тебе, хоть и желал зла. Тебе поможет тот, кому помог ты, хоть и забыл об этом. И, наконец, тебе поможет старый друг, с которым ты не надеешься увидеться…

– Ты о ком говоришь? – Ростислав окончательно растерялся, но молодая женщина грустно улыбнулась и медленно встала.

– Мне пора, Слава. Прощай… И обязательно надень мой перстень. Тот самый, помнишь?

– Но…

Ростислав хорошо помнил старинный перстень – большой, серебряный, с чернью, доставшийся жене от каких-то давних предков. Перстень был мужской, Ксения никогда не надевала его на руку, но всегда носила с собой. Арцеулов, не веривший ни в чох, ни в вороний грай, изрядно подшучивал над этой привычкой, считая ее чем-то вроде шаманства. Да, перстень он помнил очень хорошо, но надеть его никак не мог – серебряная безделушка, которой так дорожила Ксения, была похоронена вместе с ней в братской могиле неподалеку от екатеринбургского госпиталя. Он узнал это от врача, который передал ему то немногое, что осталось от вещей покойной.

Странный мигающий свет в купе вдруг стал невыносимо ярким, Ростислав прикрыл глаза ладонями и тут же почувствовал легкий толчок в плечо. Он открыл глаза и увидел все то же купе; в окошко, сквозь заиндевевшее стекло, светило совершенно обычное зимнее солнце, а перед Ростиславом, чуть наклонившись, стоял вестовой в форме черного гусара.

– А! – встрепенулся Арцеулов, с облегчением убеждаясь, что это был действительно сон.

– Извините, ваше благородие, – вестовой стал по стойке «смирно». – Стучал к вам, да вы не отвечали. Сморило, видать!..

– Да-да, – капитан вскочил, соображая, что спать средь бела дня на службе, в общем-то, не полагается. – Слушаю!

– Вас к Верховному, господин капитан.

Арцеулов вздрогнул. То, что он мог понадобиться адмиралу в такой момент, показалось какой-то дичью. Ростислав хотел было переспросить, но так и не решился.

Наскоро приведя себя в порядок, Арцеулов поспешил вслед за вестовым, мельком посматривая по сторонам. Эшелон обезлюдел больше чем наполовину, часовые исчезли, а встречавшиеся по пути офицеры то и дело забывали козырять в ответ на приветствие. Капитан почувствовал подзабытый холодок в спине – похоже, это был действительно конец. Далекие костры на сопках, виденные ночью, внезапно перестали казаться чем-то абстрактным. Наверное, если бы не чехи, повстанцы уже давно были бы здесь.

В приемной Верховного все, впрочем, оставалось по-прежнему. У дверей стоял офицерский караул, а в кресле адъютанта все так же восседал лейтенант Трубчанинов. Услыхав шаги, он поднял глаза, и Ростислав заметил, что молодой офицер смертельно бледен. Трубчанинов – и это знали все – пил крепко, но теперь он был трезв, и эта странная, неживая бледность на всегда румяном и самодовольном лице адъютанта не понравилось Арцеулову даже больше, чем все, происходящее вокруг.

Трубчанинов тихим, невыразительным голосом попросил минуту обождать, скрылся в кабинете, но почти сразу же вернулся и попросил зайти.

Арцеулов хорошо помнил кабинет Верховного, украшенный огромным Андреевским флагом, с гигантским столом из мореного дуба и раскладной английской койкой у окна. Внешне здесь тоже ничего не изменилось, да и Верховный, насколько успел заметить Арцеулов, выглядел как обычно. Гладкое лицо тщательно выбрито, волосы аккуратно разделены «вечным» офицерским пробором, разве что яркие прежде губы стали какими-то серыми, а под глазами легли темные круги.

Услыхав рапорт, Верховный лишь кивнул, не поднимая головы. Он сидел за столом, глядя куда-то перед собой. Прошла минута, другая, Арцеулов уже хотел напомнить о себе, но адмирал внезапно поднял голову, пружинисто встал и вышел из-за стола.

– Какое сегодня число, капитан?

Вопрос был настолько неожиданным, что на мгновенье Арцеулов лишился дара речи. Казалось невероятным, что Верховный потерял счет времени. Впрочем, Ростислав быстро пришел в себя.