Око Силы. Третья трилогия. 1991-1992 годы

– Темно здесь. – Келюс, действительно не узнал князя. – Заходите, Виктор. А вам форма идет!

– Ну еще бы! Я ведь штатского, можно считать, и не носил никогда, разве что в детстве. А потом – сначала гимназическая форма, а с семнадцатого… Да Бог с ним, лучше скажите, как тут у вас?

– Осваиваюсь, – Николай встал и принялся рассматривать доставшуюся ему утварь. – Надо бы чайку…

– Не успею, – с сожалением вздохнул Виктор. – Я на минутку, господин Лунин. Зашел проститься.

– То есть как? Вы ведь с Миком работаете!

– Работал, – уточнил Ухтомский не без удовольствия. – До сегодняшнего дня. Я подал рапорт с просьбой отправить меня на фронт. Мне предстояло торчать в Харькове и подсчитывать то, что идет к нам по Каналу, а я ведь не бухгалтер, слава Богу! Так что, поеду-ка под Орел. Дадут роту, а там видно будет. Да, господин Плотников просил вам кланяться, он уже уехал.

– Спасибо… – растерялся Келюс. – Виктор, неужели вы не навоевались? Вам ведь двадцать лет, вам учиться надо!..

– Война, господин Лунин. Я ведь офицер. И кроме того…

Ухтомский замолчал, лицо его сразу стало другим, словно за одну секунду князь постарел на много лет.

– Я совершил ошибку… Нет, не так! Спорол глупость!.. Когда мы были в Столице, я попросил господина Киселева узнать, что случилось с князем Виктором Ухтомским, 1900 года рождения. Пояснил, что интересуюсь судьбою прадеда…

– И… что?

– Штабс-капитан Ухтомский пропал без вести 3 сентября 1920-го под Каховкой…

– Но ведь… – Николаю стало не по себе. – Но ведь в сентябре 20-го, сейчас, боев под Каховкой не будет! Фронт, как я понял, под Орлом!

– Да, конечно, – Ухтомский попытался улыбнуться. – Но на всякий случай, прощайте, Николай!

– И слушать не хочу! Никаких «прощайте»! Виктор, вам нельзя на фронт!..

– Тогда другой штабс-капитан 1900 года рождения получит пулю, – Ухтомский встал. – Я ведь не дезертир, господин Лунин. Если все-таки… Передайте, прошу вас, Лидии, что я… Нет, не стоит!..

Он пожал растерянному Келюсу руку и вышел. Николай так и не решился его окликнуть. Даже в самой безнадежной ситуации человек верит в чудо. Мальчишки, ушедшие на фронт, на верную смерть, в глубине души все-таки надеялись вернуться. Последнему потомку Ранхай-гэгхэна не оставалось даже этой надежды…

Чайник Келюс нашел в углу, под старыми газетами. Он оказался медным, очень тяжелым и вместительным. В буфете обнаружилась жестяная коробочка с чаем, а также щепоть чего-то белого, похожего на сахар. Но это был сахарин – изобретение немецкого химика Фальберга, заменявший исчезнувший в эти смутные годы сахар.

Печка находилась в общей кухне – маленькой комнатке в конце коридора. Там уже возилась соседка, пожилая дама, очень похожая на купчих с портретов прогрессивных русских художников. Николай, вежливо поздоровавшись, попросил разрешения поставить чайник, дама проговорила: «Конечно, конечно» и поспешила уйти. Очевидно, прежние жильцы не оставили по себе хороших воспоминаний.

Вечером Николай вышел на улицу. Горели неяркие керосиновые фонари, на деревянных лавках у калиток сидели старушки, по мостовой бегали кошки, а где-то за ближайшим забором слышалось кудахтанье кур. Из соседней калитки вышла молоденькая девушка в гимназической форме и, увидев, Келюса, докуривавшего сигарету, поспешила перейти на другую сторону улицы. Николай представил себя со стороны – небритого, в штормовке и старых джинсах, и полностью одобрил ее поступок.

Наутро за Луниным заехал все тот же «роллс-ройс», но на этот раз в автомобиле был не Макаров, а молоденький поручик, который так волновался, что даже забыл представиться. Первым делом он вручил Николаю пропуск на имя Лунина Николая Андреевича, 1893 года рождения, православного, студента Столичного Императорского университета. Затем передал большой пакет, в котором оказался вполне приличный костюм и несколько рубашек. По настоянию поручика Келюс примерил обновку, убедившись, что костюм сидит почти идеально. Довольный офицер пояснил, что всем этим занимался лично капитан Макаров. Наконец Лунину была вручена немецкая опасная бритва и все сопутствующие принадлежности.

Келюс привел себя в порядок, переоделся, после чего был усажен в знакомый автомобиль и отвезен в другой конец города, где на почти такой же тихой улице находился большой трехэтажный особняк – резиденция командующего. Визит не оставил ярких воспоминаний. Все это Лунин уже где-то видел – и приемную, забитую взволнованными посетителями, и молчаливых вышколенных адъютантов, и даже кабинет – огромный, роскошный, с большим портретом Суворова над столом. На фоне Князя Италийского командующий смотрелся бледно. Перед Келюсом сидел пожилой, очень тучный мужчина, с узкими, заплывшими, не то от недосыпа, не то с перепоя, глазами. Беседа не была долгой, командующий поблагодарил «многоуважаемого господина Лунина» за выдающийся вклад в борьбу с большевизмом и поинтересовался, хорошо ли тот устроился. Получив заверения, что все обстоит самым наилучшим образом, хозяин кабинета отпустил Келюса с миром и, похоже, сразу же забыл о нем.