Око Силы. Вторая трилогия. 1937-1938 годы

– Люба! Вы совершенно напрасно утруждаете себя. Я и сам могу приготовить не хуже.

– Это моя работа. Я ведь патронажная сестра, мне за это платят…

«Патронажной сестрой» Люба Бенкендорф работала уже третий день. Конечно, в районной больнице, где она якобы служила, такой должности не было и в помине, но дотошная Лу вспомнила, что читала о подобном в одном американском журнале.

– Готово! – сообщила она не без гордости. – Даже не пересолила.

– Все! Отправляйтесь домой! – художник закусил губу и медленно сел на топчан. – Вы и так потратили на меня уйму времени, а вам еще в пригород ехать…

Легенда Лу была проста – девушка из провинции, закончившая курсы медсестер и случайно, из-за болезни тетки, жившей в Столице и нуждавшейся в уходе, оказавшаяся в большом городе.

Люба хотела снять белый халат, но вовремя вспомнила, что здешние сестры милосердия, именовавшиеся жутким словом «медсестры», надевают пальто прямо поверх халата. С точки зрения гигиены это было совершенно недопустимо, и девушке приходилось стирать халат каждый вечер. Еще хуже оказались медицинские принадлежности местного производства. Вид здешних шприцов вызывал ужас, посему Лу решила пользоваться своими, понадеявшись, что художник не заметит разницы.

– Вячеслав Константинович! Можно я еще минуту побуду? Хочу на ваши картины взглянуть.

Картины были хороши. Люба, успевшая сдать экстерном за два курса искусствоведческого отделения в университете Сент-Алекса, была вначале удивлена, а затем пришла в восторг. Особенно поражали краски, их сочетание порой восхищало, а порой и пугало.

Художник бледно улыбнулся и покачал головой, явно не одобряя подобного интереса:

– Люба! Вы бы лучше в Третьяковку сходили!..

– Я была. Мне не очень понравилось.

Это была чистая правда. Лу зашла в музей, но повидать человека, которому должна была передать письмо, не удалось – тот бы арестован еще в прошлом году. Девушка честно обошла залы, но «реалисты» навевали скуку, «советское» искусство же просто смешило. Восхитили иконы, но, когда девушка увидела Владимирскую Богоматерь, с которой сорвали ризу и распяли на бледно выкрашенной стене, ей стало не по себе.

– Вам учиться надо! – продолжал художник. – Вы девушка умная, талантливая, но семь классов – это мало, поверьте…

Люба покорно вздохнула. Выдерживать роль недоучившейся сестры милосердия стоило немалых трудов. Все время приходилось сдерживаться, чтобы не заговорить по-французски.

– Мне нравятся ваши картины, Вячеслав Константинович. В Третьяковке таких нет.

– Помилуйте! – Стрешнев с трудом встал и принялся за кашу. – Ну чем они вам нравятся?

– Краски, – не задумываясь ответила Лу. – Контрасты цвета. Рокуэлл Кент и Рерих тоже пытались, но у вас…

Она осеклась. Художник смотрел на нее во все глаза, забыв о стынущем обеде.

– Люба! В Советском Союзе нет ни одной картины Рокуэлла Кента! Откуда вы…

– А из журнала ихнего, – храбро пояснила Лу. – У нас одна больная приносила. Там по-американски все, но картинки я посмотрела.

Девушка искоса поглядела на больного. Поверил?

– А вы наблюдательны, Люба. К сожалению, в нашем родном отечестве до сих пор в ходу незабвенные традиции Академии Художеств. Я-то что, но вот Филонов, не мне чета… Иногда кажется, что приходится разговаривать с глухонемыми…

– Вы ешьте, Вячеслав Константинович! Остынет.

Пора было уходить – слишком долгие визиты «медсестры» могли вызвать подозрение у наблюдательных соседей. Внезапно в дверь постучали.

– Странно, – молвил художник. – Кто бы это? Откройте, будьте добры…

На пороге стоял невысокий широкоплечий мужчина в дорогом ратиновом пальто и модной темной шляпе. На загорелом лице остро светились небольшие серые глаза.

– Добрый вечер! Мне Славу… Он здесь?

– Да… – растерялась Лу. – Проходите, пожалуйста…

– Спасибо.

Гость снял шляпу. Он оказался коротко, по-военному подстрижен, на виске белел небольшой шрам.

– Вы ко мне? – послышался голос Стрешнева, и тут же прозвучало удивленное и немного испуганное: – Володя?!

– А ты кого ждал?

Гость ворвался в комнату, схватил художника за плечи и крепко обнял.

– Славка! Чего болеешь? Ты это брось!

– Ерунда, ерунда, поправлюсь…

Художник говорил явно не думая, автоматически. Глаза не отрывались от лица гостя:

– Володя… Ты… жив?

– Нет, помер! – рассмеялся тот. – И с чего это меня все хоронить стали? Я тебе продуктов притащил, чтоб апельсины лопал и лимонами закусывал. Какие тебе лекарства нужны?

– Вот! – художник с улыбкой посмотрел на девушку. – Меня лечат. Познакомьтесь: Люба Баулина, медсестра из нашей районной, а по совместительству – мой ангел-хранитель. А это мой старый друг Володя…

– …Синицын, – быстро произнес гость.

– Да-да, Володя Синицын…

Рука гостя оказалась твердой и сильной. Их глаза встретились, и Лу вдруг совершенно ясно поняла, что старый друг Стрешнева такой же Синицын, как она – Баулина.

Пора было уходить. Девушка с трудом переборола искушение подождать минуту-другую под дверью и послушать, о чем пойдет разговор. Кажется, у ее подопечного имелись весьма интересные знакомые.