Око Соломона

Фрумольд развернул коня и ринулся в разгорающуюся битву. Следом за ним двинулся Вальтер Неимущий, опустив копье для последней в жизни атаки. Гийом Шерпентье скрипнул зубами, но не посмел отстать от своих товарищей. Рыцари, перестраиваясь на ходу, железной стеной понеслись на врага. Их удар во фланг сельджукам был неожиданным, а потому страшным. Турки уже почти разрубившие фалангу пополам, вдруг стали поворачивать коней. Их бегство было столь же стремительным, сколь и недавняя атака. Но преследовать их никто не стал, из опасения нарваться на засаду.

– Галеры! – вдруг закричал чудом уцелевший Бланшар. – Византийский флот на подходе!

Из шестидесятитысячного войска крестоносцев, еще совсем недавно высадившихся на берегу Босфора, уцелела едва ли десятая часть. Все остальные были либо убиты, либо взяты в плен и проданы в рабство. Стоявший на носу адмиральской галеры друнгарий Константин Котаколон обернулся к комиту архонтопулов Радомиру и произнес небрежно:

– Какая жалкая участь. Какая гримаса судьбы.

– Все там будем, – холодно заметил комит. – По крайней мере, пали они с честью. Мир их праху.

– Будем надеяться, что Господь позаботится о них, – примирительно заметил дука Мануил Вутумит. – Ведь они так стремились попасть в рай.

Глава 4. Константинополь.

Глебу де Руси крупно не повезло. Собственно, не повезло всем благородным шевалье, составлявшим свиту Гуго Вермондуа. Граф решил добраться до Константинополя первым, опередив Роберта Нормандского и Роберта Фландрского. Он даже послал Алексею Комнину хвастливое письмо, с требованием обеспечить пышную встречу. Но, увы, человек предполагает, а Бог располагает. Галеры, на которых французские крестоносцы плыли из Бари в Илирик, попали в жесточайший шторм. Многие суда пошли на дно, и на берег близ города Дураццо высадилась жалкая кучка людей, нуждавшихся в помощи и поддержке. Надо отдать должное правителю области Иоанну Комнину, племяннику императора, он проявил по отношению к попавшим в беду пилигримам редкостное великодушие. К сожалению, его гостеприимство не могло возместить Глебу потерю сержантов, которые ушли под воду вместе с галерами. Сам он спасся чудом, заодно вытащив из воды пажа Гвидо и знамя святого Петра, которое папа Урбан вручил графу Вермондуа в Риме, благословляя на святое дело. Сир Гуго счел спасение знамени счастливым предзнаменованием и поручил шевалье де Руси водрузить его над одной из башен Иерусалима. Сказать, что Глеб был тронут этим поручением благородного Гуго, значило сильно покривить против истины. Шевалье откровенно злился на легкомысленного брата короля, севшего в лужу в самом начале похода. И пусть эта лужа называлась Адриатическим морем, Глебу от этого легче не стало. Благородного Гуго Вермондуа вместе с его сильно поредевшей свитой и немногочисленным отрядом любезные византийцы препроводили в Константинополь, где брат французского короля попал в жесткие объятия хитроумного Алексей Комнина, решившего использовать несчастье, приключившееся с крестоносцами, в своих интересах. Он потребовал от графа Вермондуа, оказавшегося по сути пленником византийцев, принести ему вассальную присягу – оммаж. Со стороны императора это была ничем не прикрытая наглость, о чем Гуго со свойственной ему откровенностью заявил константинопольским чиновникам.

– Но ведь речь идет о землях империи, – ласково напомнил расходившемуся графу протовестиарий Михаил, приставленный Алексеем Комниным к оплошавшим французам. – Требование басилевса абсолютно законно.

– Если Сирия и Палестина принадлежат империи, то почему там распоряжаются сарацины? – не остался в долгу упрямый Гуго.