Око Судии

Она отвела покрывало со старческого, изрытого оспинами лица, сунула монеты в карман рубища. Словно подтверждая ее выводы, у ее ног шлепнулись в пыль еще три монеты, одна из них серебряная. Чрезмерная щедрость — признак жадности. Она оставила их лежать в образовавшихся маленьких вытянутых воронках. Другая жрица Ятвер взяла бы их, приговаривая: кто не транжирит, не знает нужды, и тому подобные избитые кощунства. Но она — не другие. Она — Псатма Наннафери.

Она подхватила посох и, выставив в стороны трясущиеся локти, начала подниматься на ноги…

И тотчас рухнула на колени.

Началось, как всегда, с необычного гула в ушах, словно вокруг головы летал целый рой стрекоз. Потом земля дрогнула и забилась, как будто ткань набросили на живую рыбину. Вокруг всех живых существ завертелись акварельные ореолы. И хотя повернуться и посмотреть не получалось, Псатма увидела ее, призрачную женщину, облаченную в яркие серебряные одежды. Она шла, и рядом с нею всё и вся взрывалось, как глиняные сосуды. Очертания ее были столь болезненно яркими, что взгляд невольно уходил в сторону. Рука, такая нежная, что ей нельзя было сопротивляться, легла Псатме на щеку через капюшон, заставляя прильнуть к жгучей земле.

— Матушка, — ахнула Псатма.

Тень удерживала ее, как будто наколола на острогу под невидимой толщей воды. «Не двигайся, дитя мое», — сказала тень. Этот голос выползал на свет из глубин сущего, как жук выползает из сердцевины цветка. Казалось, что тень вот-вот расколется надвое, на поверхность выйдет ее жизненная энергия и окутает Псатму, как новая кожа.

«Наконец-то прибыл твой брат. Прибыл Воин Доброй Удачи».

Рука опиралась на нее — гора, вбирающая в себя солнечный свет.

— Уже?!

«Нет, любовь моя. Когда настанет благословенный день».

Тело казалось веревкой, намотанной на бесконечный железный гвоздь, разлохматившиеся концы которой трепетали на ветру иного мира.

— А… Д-д-демон?

«Его судьба придет к нему».

И гул исчез, всосался, как дым из опиумной чаши. Развалины улиц превратились в сплошную стену зевак, среди которых были торговцы, погонщики, проститутки и солдаты. А тень превратилась в мужчину, нансурца из касты дворян, с тревожными, но добрыми глазами. А та самая рука оказалась его рукой, которая поглаживала ее щеку с отметинами оспы так, как массируют затекшую ногу.

«Не боится прикоснуться…»

— Все хорошо, — говорил тем временем он. — У тебя был приступ, но он проходит. Давно у тебя падучая?

Но Псатма не обращала на него внимания — как и на остальных. Она отвела его руку в сторону. Поднявшись на ноги, она расчистила себе дорогу посохом.

Что они знают о Даянии?

Иотия была городом древним. Пожалуй, не таким, как Сумна, но явно старше Тысячи Храмов — намного старше. Как и культ Ятвер.

В недавно отстроенном храме Шатафет в северо-восточной части города собирались, чтобы молиться, скорбеть и праздновать, большинство верующих Иотии. Все твердили, что это один из самых благоденствующих ятверианских храмов в Трех Морях. Его поддерживали все больше и больше новообращенных, которые до Первой Священной войны были в основном язычниками. Но, за исключением тех, кто прошел посвящение в великие тайны культа, для жителей города храм был не более чем предметом хозяйской гордости. Главную ценность Иотии составлял погребальный лабиринт катакомб Ильхара, великое «Чрево Мертвых».

Знаменитый некогда храм Ильхара был уничтожен язычниками фаним, и за долгие века его мрамор и песчаник растащили. Теперь на том месте остался лишь пустырь посреди хаотично громоздящихся вокруг домишек. Уцелели только груды булыжников, припорошенные песком пустыни. Тут и там из зарослей травы виднелись неровные края каменных блоков, светлых, как лед. Песчаные тропинки пролегли там, где резвились поколения детей. Если бы не черные знамена с вышитым священным знаком Ятвер — серпом, который одновременно изображал беременный живот, — ничто, на первый взгляд, не выдавало, что здесь священная земля.

Псатма Наннафери вела сестер через поросший цветами холм ко входу в катакомбы. Сандалии шуршали по траве, придавая вспыхивающему время от времени разговору непонятную печаль. Наннафери ничего не говорила, все силы уходили на то, чтобы высоко держать голову, несмотря на согнувшуюся спину. Жрице казалось, что ее окутывают не черные шелковые одежды, которые предписывал сан, а полученное ею откровение, настолько оно казалось физически ощутимым. Она чувствовала, как оно веет вокруг нее в ветрах, которые уловимы только душой. Нетленное одеяние. Она была уверена, что остальные замечают его, даже если взгляд их остается невежественным. Они взглядывали на нее чаще, чем следовало, и поспешнее, чем следовало, отводили глаза — так исподтишка оценивают те, кто переполняем завистью или благоговением.