Око Судии

— Ага-ага, — перебила Телиопа. — Имеется сто восемьдесят девять упоминаний о несовпадении целей богов и Бога богов, из них две даже из Священного трактата. «Ибо они подобны людям, окружены тьмой, воюют с тенями, не ведая даже, кто эти тени отбрасывает». Схола-схоласты, тридцать четыре-двадцать. «Ибо Аз есмь Бог, закон всех вещей…»

Кельмомас с размаху опустил ноги на пол и, поджав их под себя, сел перед Самармасом, поерзав, придвинулся так, что соприкоснулся с ним коленями.

— А я знаю, — прошептал он. — Я знаю, что ты умеешь делать…

Самармас вздрогнул и вскинул голову, словно услышав что-то настолько удивительное, что не поверить.

— Что? Что? Что?

— Подумай о своей душе, — говорил дядя Майтанет. — Подумай об идущей внутри тебя войне, о том, как части постоянно предают целое. Мы не так уж отличаемся от мира, в котором живем, Эсми…

— Я знаю… Я все это знаю!

— Держать равновесие! — сказал Кельмомас. — Ты ведь умеешь держать равновесие?

Несколько мгновений, и Самармас уже, покачиваясь, взгромоздился на широкие каменные перила балкона. Перед ним внизу разверзлась глубина. Кельмомас следил за ним из детской, стоя у края освещенной солнцем части пола, и ухмылялся, делая вид, что поражен его умением и отвагой. Приглушенные голоса дяди и матери словно падали с неба.

— Воину Доброй Удачи, — говорил дядя, — нет нужды быть настоящим. Даже слухи представляют собой нешуточную угрозу.

— Согласна. Но как бороться со слухами?

Кельмомас как наяву увидел дядю, который делано нахмурился.

— Только новыми слухами, как еще.

Самармас заходился беззвучным восторгом. Он размахивал белыми, как вата, руками, пальцы ног его загнулись за край мраморного парапета. Позади высились темные платаны с залитыми солнцем верхушками, вытягивали вверх ветви, словно чтобы поймать летящее сверху.

— А как же ятверианцы? — спросила мать.

— Созови совет. Пригласи саму матриарха сюда, в Андиаминские Высоты.

Резкий нырок, наклон. Судорожные рывки, восстановить равновесие. Начинающаяся паника во всем теле.

— Да, но мы оба с тобой знаем, что не она истинная глава секты.

— И это может сыграть нам на руку. Шарасинта — гордая и честолюбивая женщина, такие, как она, не довольствуются ролью номинального лидера.

Несколько поспешных шагов, чтобы встать увереннее. Ноги скрипят по полированному камню. Булькающий смех, прерывающийся, когда он тревожно и рефлекторно сглатывает слюну.

— Что? Ты предлагаешь мне подкупить ее? Предложить сделать ее Верховной Матерью?

— Можно и так.

Худенькое тельце сгибается вокруг какой-то невидимой точки, которая как будто перекатывается из стороны в сторону.

Окружающий воздух густеет от надвигающейся неминуемости.

— Как шрайя, ты обладаешь властью над ее жизнью и смертью.

— Потому-то я и подозреваю, что об этих слухах она знает мало или не знает вообще ничего, равно как и о том, что затевают ее сестры.

Жадный и торжествующий взгляд. Кругами машут в воздухе руки. Бессмысленная улыбка, затаенное дыхание.

— Этим можно пользоваться.

— Несомненно, Эсми. Как я уже сказал, она женщина честолюбивая. Если бы нам удалось спровоцировать раскол внутри секты…

Самармас делает несколько неверных шагов. Босая нога, в ярком солнце светящаяся, как слоновая кость, качнулась вбок, описала круг и опустилась перед второй ногой. Ступня распласталась по камню, как влажная тряпка. И — звук, как будто кто-то втянул ртом воду.

— Раскол…

Тень мальчика, короткая, от того, что солнце стоит высоко. Вытянутые в стороны руки хватают пустоту. Руки и ноги молотят воздух. Обмякший и скорчившийся силуэт проваливается через полосатую тень парапета. Кто-то всхлипывает, брызжа слюной.

Потом тишина.

Кельмомас, прищурившись, смотрел на пустой балкон, не обращая внимания на поднимающийся снизу гам.

Как и отец, он умел удерживать в уме намного больше, чем окружающие. Так было с того момента, как Хагитатас научил его разнице между зверем, человеком и богом — с того момента, как он впервые оторвал взгляд от лица своего брата. Звери рыщут, так сказал старик.

Люди — мыслят.

Поэтому он знал, что Самармас любит и боготворит его и сделает все, чтобы сократить лежащую между ними пропасть смекалки и способностей. И достоверно знал, где именно стоят ноги гвардейцев и где торчат наконечники их длинных копий…

По всем Угодьям зазвенели сигналы тревоги, терзая небо. Звучали железные голоса воинов, хриплые от горя и ужаса. Приглушенно бормотали рабы.

Как зачарованный, Кельмомас подошел к мраморному ограждению, нагнулся над тем местом, куда упал брат. Внизу, окруженный стражниками в доспехах, лежал, закатив глаза, Самармас. Правая рука у него загнулась, как веревка, тело подергивалось на древке копья, которое пронзило ему бок.

Юный императорский принц аккуратно стер с парапета оливковое масло. И только потом заревел, как положено маленькому мальчику.

«Почему?» — спросил голос. Тот самый, тайный голос.

«Почему ты не убил меня раньше?»