Око Судии

И, наконец, Мораубон, худощавый галеотец, который был в свое время шрайским жрецом, «пока не понял, что от молитв персики не растут». Вопрос о том, был ли он «голым-полукровкой», служил темой бесконечных споров.

— Он охотится в два лука, — пояснил Покс, широко, во всю свою черную физиономию ухмыльнувшись.

Вместе все семеро представляли собой последних оставшихся в живых из первого состава артели, собранной лордом Косотером десять лет назад. Они называли себя Укушенными, потому что их «изглодали» многочисленные долгие «тропы». К тому же каждый из них и в прямом смысле был кусан шранком — и с гордостью демонстрировал шрамы в качестве доказательства. Покс даже встал и приспустил рейтузы, показав запекшийся шрам в виде полумесяца через всю левую ягодицу.

— Сейен милостивый! — воскликнул Галиан. — Теперь понятна тайна пропавшей бороды Сомы!

Шутка была встречена буйным весельем.

— Он там прятался? — спросил Ахкеймион настолько невинно, насколько способен старый опытный хитрец.

Укушенные разом умолкли. Несколько мгновений он слышал только беседы и смех от соседних костров, просачивающиеся сквозь решето леса. Он сделал этот шаг, столь важный для постороннего в сплоченной компании, шаг от наблюдения к сопричастию.

— Кто — прятался? — спросил Ксонгис.

— Тот «голый», который его укусил.

Первым покатился с хохота Сомандутта. Потом к нему присоединились все Укушенные, раскачиваясь на циновках, обмениваясь взглядами, как будто чокались бесценным вином, или просто закатывали вверх глаза, поблескивавшие в темноте извечного ночного небосвода.

Так Друз Ахкеймион оказался в друзьях у людей, которых он, по всей видимости, уже убил.

С тех пор как Ахкеймион выбрался из своей башни, он боялся, что одряхлевшая плоть подведет его, что у него откроется какой-нибудь из бесчисленных недугов, которые закрывают для пожилых людей долгие путешествия. Почему-то он решил, что его исхудавшее тело стало к тому же намного слабее. Но он был приятно удивлен, видя, как ноги наливаются мышцами, а дыхание становится глубоким — так, что он уже без труда справлялся даже с самым беспощадным темпом.

Следуя друг за другом вереницей и ведя мулов в поводу, они шли широкой дорогой, большей частью проходившей параллельно реке. Многие участки пути были коварны, поскольку дорогу избороздили так глубоко, что на поверхность вылезли камешки и узловатые корни. Над путниками вставали Оствайские горы, вершины которых терялись в стаях темных облаков шириной во весь горизонт. Казалось, что они незаметно откусывают с востока по кусочку от неба.

Они миновали несколько возвращающихся домой артелей — цепочки истощенных до невозможности людей, согнувшихся под остатками провизии и связанных в тюки скальпов. Ни мулов, ни лошадей у них уже не оставалось. Вид охотников мог бы показаться жутким — ходячие скелеты в чужой краденой коже — если бы его не скрадывало их ликование от перспективы купить весь Мозх.

— Им пришлось зимовать в Пустошах, — пояснил Ахкеймиону Сома. — Нас самих чуть зима не застала. Последние пару лет перевал Охайн особенно коварен. — Сома опустил голову, словно проверяя, не стерлись ли ботинки. — Похоже, мир холодает, — добавил он, пройдя несколько шагов.

Сойдясь, партии обменивались новостями и перешучивались. О новых шлюхах. О том, что погода в Остваях портится. О скупщиках, которые при расчетах «забывают загибать большой палец». Делились слухами о Каменных ведьмах, пиратской артели, а по сути армии бандитов, которые охотились за скальперами, так же как скальперы охотились за шранками. Предупреждали, какие кабатчики разбавляют вино. И, как всегда, дивились невероятному коварству «голых».

— Прямо с деревьев! — говорил какой-то совсем древний норсираец. — Так и повыскакивали на нас! Чисто обезьяны, да все с этими ножами, чтоб им…

Ахкеймион слушал, с интересом и тревогой, ничего не говоря. Как все колдуны Завета, он относился к миру с высокомерием человека, который пережил — пусть даже и опосредованно — все возможные его мерзости во всех их проявлениях. Но что-то совсем иное происходило в Пустошах, то, от чего у Шкуродеров начинали напряженнее звучать голоса, стоило им заговорить на эту тему. По манере держаться и внешнему виду охотников, в них тоже можно было признать людей, переживших некие страшные события, но еще более гнусные и подлые, чем гибель народов. Есть злоба, которая заставляет отдельных людей перерезать другим глотки, а есть злоба, которая заставляет браться за меч целые народы. Охотники, по мнению Ахкеймиона, находились где-то посередине между двумя этими состояниями безумства.

И впервые он плохо понимал, что будет дальше.