Око вселенной

Во-первых, похоронили Глорию Ренатовну Выщух, то есть целый пласт городского времени и чувства, во-вторых, как-то так получилось, что ее хоронили военные: два демобилизованных десантника, друзья погибшего сына Глории Ренатовны, два официально выделенных военкоматом офицера, капитан и майор, и генерал ФСБ Веточкин, раненный в том же бою, в котором погиб Слава Кракол. Присутствие московского генерала дало дополнительный импульс к вмешательству военных. Военком спешно откомандировал к дому усопшей еще семерых офицеров и сам возглавил их, предварительно договорившись с авиационным полком, дислоцированным в городе, об участии в погребении роты солдат. Окрестные ветераны, увидев большое скопление военнослужащих в траурных повязках, спешно надели на себя ордена и примкнули к скорбной процессии. Видя такое несанкционированное, но достойное внимания, если не сказать почтения, скопление людей в форме, плюс участие генерала из Москвы, городская власть оформила похоронную процессию двумя машинами ГАИ, пятьюдесятью одетыми в парадную форму милиционерами и прочими атрибутами траурного достоинства: венками, транспортом и своими скорбными лицами. К Веточкину примкнуло все местное подразделение ФСБ, с майором Пчелкиным во главе, а также его друг Миронов, что послужило сигналом для всех оппозиционно-политических и неформально-антиполитических сил города: в процессию спонтанно влились кришнаиты, молодежное движение «Счастливые оранжевые мученики» и вся остальная интеллектуальная элита Таганрога, включая общество «Достойного времяпрепровождения», основанное городскими художниками «эпикурейских тонов» для того, чтобы как-то оправдать свою постоянную нетрезвость. Естественно, в этой траурной демонстрации принимал участие и генерал Самсонов.

Вот и получилось, что похороны Глории Ренатовны затмили запомнившиеся городу похороны Тильзитной Робертины Стасовны, бабушки Лени Светлогорова, великого таганрогского художника. Затмили и по количеству людей, и по яркости, и по длине траурного кортежа.

День похорон Глории Ренатовны был очень богат на чудеса и события. Уход с поверхности Земли в глубь нее и наоборот насыщен чудесами, а уж уход из иллюзии в истину, то есть из жизни в смерть, всегда оформлен великим Событием и не доступным для понимания Чудом. Несмотря на то, что Смерть это величайшее зло, осознав которое, первозданный Адам огорчился настолько, что даже не стал дожидаться круглой даты и умер в девятьсот тридцать лет, Смерть, тем не менее, в своей сокровенной глубине наполнена гулом нетленной нежности, в которой пульсируют мелодии пока еще не исполняющейся Надежды. Это особенно было заметно по лицу упокоенной Глории Ренатовны Выщух и по лицу, Игорь Баркалов не смог бы объяснить, склонившейся для отдания последнего поцелуя умершей Капитолины Витальевны Щадской. Почему-то именно на этом мгновении Игорь Баркалов вспомнил о Славе Савоеве. Никто в отделе не забывал о нем, и следствие по делу о пропаже старшего оперуполномоченного продолжалось. Правда, все это стало привычным до такой степени, что уже ничего не затрагивало в душе, «обидно, досадно, но ладно»… А вот сейчас, на кладбище, вопрос об исчезновении старшего оперуполномоченного встал перед Игорем так остро и ярко, словно Славу только что, на глазах Игоря, скрутили, бросили в машину с затемненными стеклами и увезли в неизвестном направлении. Игорь дернул за рукав стоящего рядом с ним Степу Басенка и спросил:

— Ты давно Ивана Максимовича Савоева видел?

— Давно, почти две недели назад. — Степа с удивлением посмотрел на Игоря. — Я только что, кстати, подумал, что нужно зайти к нему…

События на похоронах Глории Ренатовны Выщух продолжали развиваться. Бывший прокурор города Миронов обратился к своему другу Веточкину, с которым они вместе ехали в катафалке, сопровождая покойную на кладбище:

— Тарас, пойми меня правильно, но после того, как я подержался за молнии, во мне стали происходить странные процессы. Не такие, конечно, — он кивнул на гроб с телом усопшей, — а конкретно-странные…

— Прошу тебя, — меланхолично возмутился Веточкин, — не употребляй слово «конкретно». У меня от него изжога. Что, говоришь, с тобой случилось? Ударила молния? Куда?

— Слушай, после контакта с молниями я взглянул на мир глазами Антихриста.

— Ну и что? — вяло заинтересовался Веточкин, доставая из внутреннего кармана пиджака плоскую фляжку. — Что увидел твоими глазами Антихрист?

— Пыль, — коротко ответил Миронов. — И то, что за нею следует, но о чем Антихрист в моем теле умолчал. Зато я знаю, где Ленька Хромов, вот он уж точно жив и здоров, несмотря на то, что без вести пропал вместе с подводной лодкой на дне Северного Ледовитого океана.

— Ты прав. — как-то грустно улыбнулся Веточкин, откручивая пробку на фляжке. — Ленька жив и здоров, — он коснулся открытой фляжкой левой стороны груди, — вот в этом месте. — Веточкин сделал глоток из фляжки, затем протянул ее Миронову и деловито поинтересовался: — А ты разве знаешь другое место жизни и здравия Лени Хромова?