Окоянов

К началу сумерек сотни полторы мужиков собрались у избы Филея. Тихо переговаривались на своем языке, ждали, когда Алексей начнет говорить. Булай встал на верхнюю ступеньку крыльца и оглядел толпу. Все свои, местные, по лицам видно. За всю жизнь дальше Окоянова не выезжали. Разве что кто побывал на германской. Эти отдельной кучкой стоят. Теперь они на деревне особенный народ. На войне были. А в гражданской из охотников мало кто участвовал. Ленинские лозунги о земле местных мужиков волновали мало. За что воевать-то? Охота ведь в крови прячется. Охота – это не просто беготня по лесам – это воля. Можно, конечно, и пустым с сезона вернуться. А что, неурожаев, что ли, не бывает? Так на так и выходит. Хотя, конечно, при Столыпине успешный землероб охотника по богачеству далеко стал обгонять. Про это здесь еще не забыли.

Алексей приметил в толпе молоденького, шустроглазого парнишку, который старался держаться за спинами мужиков. Щеки его над жидкой бороденкой были, похоже, подбриты. Это интересно. Мордва бритвы отродясь не знала. На другой стороне толпы неподвижно стоял, упершись взглядом в Алексея, другой конспиратор лет сорока. Картуз его был натянут по глаза, но все-таки клок рыжих волос выбился над ухом. Тоже, видать, еще тот эрзя. Среди эрзян, когда-то в древности отколовшихся от венгерского народа, ни белобрысых, ни рыжих не бывает. Зато в Арзамасе их хоть бадьей черпай – потомки колонистов из Саксонии. Уж не оттуда ли залетел гостенек? «Ух, ночка сегодня будет хороша, – со злой радостью подумал Алексей, – повеселимся малость».

– Ну что, мужики, начнем разговор. Я вот что к вам приехал. Хочу сказать, что не получится у вас отсидеться за густым лесом от новой жизни. Она вас везде достанет. Вот выбрали вы в начальники деда Паньку, так сказать, для рапорту, и расползлись по лесам за зверьком и медком. А к зиме начнете пояса затягивать. Потому, что зверя вы повыбили и торговать вам будет нечем. А все почему? Потому что продразверстка вам не нравилась. Мол, советская власть вас грабила. Налог, конечно суровый, что говорить. Но жить-то он давал. Давал, давал, не шумите. По русским селам люди как пахали, так и пашут, и с голоду не мрут. Так ведь война была. Война. Вот откуда и продразверстка. А теперь все. Войне хана. Будет новый закон. Надо с весны в поле выходить. По-человечески жить начинать. Забыли что ли, что ваше село Окоянов маслом и сметаной заваливало, маклаки от вас по пять вагонов зерна набирали.

Не мне вам говорить, что о весне уже сегодня думать надо. Подготовку начинать. Нового председателя комбеда выбрать. Чтобы он каждую неделю в Окоянове с вашими трудностями появлялся. Помогать ему будем, и вам, значит, в его лице. А главное, имеется у нас маленько семян. И денежки есть. Комбеды будем наделять. Особенно – ТОЗы.

Комбедам работы будет много. И землю у вас надо перераспределять, и о взаимопомощи подумать, и с начальством дружить. Вот сколько работы. Думаю, дед Панька, хоть он у вас и самый умный, ее не потянет. Как считаете?

В толпе загыгыкали мужские глотки, а глуховатый дед Панька завертел головой, не понимая, в чем дело. Затем из толпы выступил приземистый, корявый мужик.

– Не врешь опять насчет налога-то? – спросил он трескучим голосом. – Мы чай не скотина, давай-давай работай, а жрать нету. Весной посеем, летом уберем, а ты приедешь и все отнимешь.

Толпа одобрительно зашумела. Лица крестьян напряглись, глаза зло заблестели. Они не забыли разорительных набегов продотрядов в прошлые годы.

Алексей почувствовал укол совести. Ему было стыдно за такую политику советской власти. Он не понимал, почему Ленин не захотел торговать с крестьянами. Ради спасения революции и сотен тысяч невинных жизней можно было пустить в переплавку на золотые монеты часть царских драгоценностей, которые не ушли вместе с казной к Колчаку. Можно было конфисковать ценности у буржуазии и пустить их на хлеб. Можно было придумать еще сотню способов. Но никто не захотел этого делать. С крестьянином обращались как с бессловесным скотом. Прав был мордвин. Прав.

Булай не знал, отменит ли правительство продразверстку в следующем году. Но понимал, что если этого не случится, то начнется новая гражданская война. Поэтому в тайной надежде на разум Совнаркома он нес сейчас отсебятину. Попросту говоря, врал крестьянам о грядущих облегчениях. Впрочем, терять ему было нечего. Если не отменят – будет уже не до оправданий.

– Нет, мужики. Не обману. Война кончается, военные законы отменяются. Будет новая, светлая жизнь. Надо вам в поле идти, хлеб растить, по-людски жить.

А чтобы все это начать, будем выбирать нового председателя комбеда. Чтоб и голова у него была сверху, и руки с боков. Вот, предлагаю Филея…

Когда сход стал расползаться по домам, Алексей с Булкиным вернулись в избу Филея. Снова выпили медовухи и закусили молодой картошкой. Потом Алексей сказал новому председателю комбеда.

– Я смотрю, Филей, пришлые люди у вас мелькают. Из беляков, что ли?

– Из них, конечно. Родня всякая наших местных. Как откажешь? Вот и трутся у нас.