Окоянов

Дзержинский вспомнил, что не испытал никакого сожаления, а может быть, в глубине души даже обрадовался, когда в снежный февральский день девятнадцатого года из Ярославля привезли полуживого Якова Свердлова с проломленным затылком. Этот молодой, верткий вождь не знал ни совести, ни страха в достижении своих целей. Он далеко пошел бы, если бы не кирка какого-то рабочего, остановившая его пылкое выступление. Малоизвестный до февральской революции, он как чертик из табакерки объявился в центральных органах партии и развил необычайно бурную деятельность, чем сильно полюбился Ильичу. Дзержинский догадывался, что не в последнюю очередь эта симпатия основывалась на решительности и жестокости Якова. Свердлов был так жесток, как, наверное, жесток сам Сатана. Казалось, ему чужды нормальные человеческие эмоции, а все его действия и решения подчинены только разуму. Но разуму, растленному коварством и насилием.

Яков был изощрен и изворотлив. Природа одарила его отменными мозгами. Не имея никакого серьезного образования, он умел зажигательно выступать, его идеи всегда были деловыми и хорошо продуманными. Энергия его казалась неисчерпаемой. И в то же время, стремление делать все быстро и безотложно играло с ним плохую шутку. Он часто делал промахи, за которые при другом раскладе нужно было наказывать. Феликс с трудом выносил Свердлова. У них были противоположные магнетизмы. Однако по делам приходилось общаться довольно часто, и это столь же часто кончалось очередным скрытым конфликтом. Дзержинского особенно возмутило то, что Яков телеграфировал в Екатеринбург приказ расстрелять семью Николая Второго, даже не изволив вынести этот вопрос на обсуждение ЦК. Когда Дзержинский спросил его об этом, Свердлов только бешено сверкнул глазом, но, подавив в себе вспышку ярости, пробормотал, что все согласовал с Ильичем. Феликс так и не понял, врет он или нет. Ему хотелось высказать свое мнение о том, какую бомбу Свердлов подложил под будущую республику своим поступком, но сдержался, понимая, что не будет услышан.

Дзержинский с удивлением наблюдал потом, как Ильич рыдает над гробом Якова, и никак не мог понять, насколько искренен вождь мирового пролетариата. Ведь Ленин не мог не знать, какие подозрения пали на Якова из-за покушения на него самого. Именно странное поведение Ильича заставило Дзержинского в тот момент остановить расследование. Но он был уверен, что доведи он его до конца, то на этом конце обнаружились бы фигуры Троцкого и Свердлова.

Феликса порой озадачивало совмещение двух, казалось бы, несовместимых качеств Ульянова: его удивительная политическая прозорливость и беспощадность к врагам революции и одновременно, по-детски наивная вера в то, что его окружают «преданные соратники». Потом Дзержинский понял, что вождь совсем не питал иллюзий в отношении соратников. Просто он вел умную игру, под названием «друзья-революционеры», которая придавала партии нужный авторитет и привлекательность среди пролетариев.

Наблюдая сейчас за вождем, Феликс не ведал, что в душе Ленина уже четвертые сутки стоит неимоверная смута, которую он закрывал решительной и какой-то злобной жаждой действий. Казалось, несмотря на весь гнет катастрофической ситуации в стране, на прогрессирующую болезнь сосудов головы, Ильич идет напролом, не ведая сомнений.

В ночь после похорон Инессы Ульянов не пошел ночевать в свою кремлевскую квартиру, а остался в кабинете, сославшись на необходимость «здорово поработать». Отослав секретаря раньше срока, он погасил лампу и, не раздеваясь, прилег на диван. Все существо его испытывало невыносимые страдания, причиненные смертью Инессы. Судьба подарила ему настоящую любовь, послав эту женщину, и он понимал, что закончился главный этап его мужской жизни. Душа его навсегда осталась сиротой. Слезы текли по его лицу. Хриплыми, сильными выдохами он пытался глушить рвущиеся наружу рыдания. Тоска по Инессе, такой бесценной и любимой женщине, по теплу ее тела и по звуку ее голоса переполняла его. Животная, неутолимая тоска.

Только к утру он стал немного успокаиваться. И когда в сознание его вплыли первые обрывки забытья, он вдруг почувствовал какое-то холодное прикосновение к своей руке, и будто невидимый ветерок дунул на занавески.

– Что это? – подумал он, очнувшись, – показалось что-то?

Когда-то молодой Володя Ульянов воспитывал в себе настоящего детерминиста. Он не признавал, что человеку могут «казаться» какие-то вещи.

– Либо явление природы есть, либо его нет, – говорил он сам себе. – Если думаешь, что «кажется», – проверь себя, выясни действительную причину. Иначе от этого «кажется» можно и до церкви докатиться.

Упорной работой с самим собой он сумел воспитать в себе, как ему казалось, редкое качество объективно воспринимающей мир личности.