Околицы Вавилона

Поговорками, пословицами и фразеологизмами является на поверку всё, что говорят и пишут зёльки. Свободных словосочетаний в зёлькском языке не существует. Не существует и свободных слов. Нет таких зёлькских словарей, в которых бы слова были представлены сами по себе. Нет и таких мыслей у зёльков, которые бы нуждались в самосущих словах. В учебнике зёлькского языка (который целиком состоит из фразеологических выражений) среди прочего говорится: «Глина и рубленая солома становятся кирпичом только в формовочной коробке. Звуки и буквы становятся словом только в устойчивом обороте».

Разумеется, зёльк может взять и произнести нечто такое, что в зёлькском языке не имеет хождения в качестве готового выражения, например: «Асиви велейва коче буливани бюс!» – «По небу летит простой [не цветной] карандаш!» Но для этого, во-первых, зёльк должен совершить насилие над своим умом. А во-вторых, другие зёльки не воспримут это вольное говорение как осмысленный речевой акт. Им покажется, что они слышат бесконтрольно издаваемые звуки, подобные невнятному бормотанию во сне. Если сказанное будет записано, то зёльки увидят знакомые буквы, соединённые в группы. И больше ничего.

В то же самое время достаточно выразиться немного иначе, а именно – сказать: «Асиви велейва коче буливани яльс!» – «По небу летит цветной [любого цвета] карандаш!» – и всё станет на свои места. Высказывание сделается не только понятным, но и привычным для всякого зёлька, владеющего родным языком. В таком виде оно представляет собою распространённый фразеологический оборот, который означает: «Что-то странное/неясное/никчёмное/удивительное происходит в воздухе над головой».

Язык народа удбор (несуществующего)

Удборский язык живёт сам по себе. Народа удбор нет и никогда не было в мире. Удборскому не нужны носители. Так его сотворил Господь. Язык носится во Вселенной сам собою – без говорящих и пишущих.

Фигуры Дона

Сторож моря

На левом берегу Дона в дупле высыхающей ивы сидит Прокофий Андреевич Туркин, ноги накрыл длинной бородой, так что одни только голые ступни торчат из-под седых волос. С утра до вечера он смотрит, как сползают вниз по течению к Азовскому морю баржи, как взбираются вверх по течению к Ростову пароходы. Гудит вместо них, считает их. В хуторе Усть-Койсуг, где про Туркина говорят, что он «сторожит море», только он один и знает, сколько их уплывает туда и приплывает оттуда. Когда поблизости не видно никакого судна, Прокофий Андреевич закрывает глаза и сидит молча. И тогда ему весело думать, что ноги его аж на том берегу реки, а сам он такой огромный, что цапли и чайки долго летят сквозь него, удивляясь неведомому пространству.

Недруг неба

По высоким Мишкинским холмам ходит в женской шубе без рукавов и дырявом платке поверх шапки Самсон Васильевич Шарбаронов. Бьёт длинной палкой небо. Когда изобьёт его, гладит пальцем по голове мышей, которых ловит на холмах. Одних, погладив, немедленно отпускает. Других – кладёт в рот. Третьих – которым назначены радость и свет – в карманы шубы.

Утром Шарбаронов спускается с холмов к реке Аксай, закидывает, будто камни, на другой берег тех мышей, что сидят в карманах. Потом возвращается и смотрит с холмов, как сияет роса на зелёной траве Аксайского займища.

Из хутора Малый Мишкин к Шарбаронову приходят старухи, кланяются ему, просят закинуть через речку на займище. Но Шарбаронов не слушает их – ругает небо, называет его «нищенкой», «сукой», «змеёй пустоглазой».

Кондуктор реки

Возле ерика Узкие Бакланцы стоит на кургане Иван Захарович Сабун. Никогда с кургана не сходит. Ноги у него короткие – руки длинные. Руками он достаёт до земли, опирается на неё кулаками.

Смотрит он только вверх и прямо – вниз и в сторону посмотреть не может. Острый горб на груди мешает ему двигать головой.

На животе у Ивана Захаровича висит кондукторская сумка. Если какой-нибудь шофёр не положит в неё монету, а проедет по узкой асфальтовой дороге мимо кургана в сторону Дона к паромной переправе, то Сабун громко воет. Его хорошо слышат на обоих берегах реки. И на левом – в станице Багаевской. И на правом – в станице Бессергеневской. Слышат и говорят: «Горюет Сабун-истукан! Не заплатили кондуктору Дона!»

Если же шофёр, поднявшись на курган, бросит деньги в толстую сумку, загадав себе счастливую переправу на левый берег Дона и лёгкую дорогу по Задонской степи, то Сабун радуется – бьёт ладонями по земле, приседает, подпрыгивает, трясёт животом, чтоб звенели в сумке монеты. Потом затихает – стоит неподвижно; на него заползают ящерицы, садятся птицы.