Около кота

В доме обнаружилось, что среди сумок этих и узлов – немало съестных припасов, так что обед у нас всё-таки будет.

Хлопотал я по хозяйству и при этом внимательно рассматривал гостей. Господин Алаглани, суетливо-радостный, сообразил всё-таки назвать их имена. Ну, как звать господина Гирхая, я и без того знал, но знания, конечно, не выказывал. Женщину полагалось звать госпожой Хаидайи – причём господин, разумеется, не добавил к имени «мау». Понятная предосторожность. Мальчика же, как выяснилось, звать Илагаем. На вид ему, как я уже сказал, было лет семь. Худенький, черноволосый, а глаза серо-зелёные. Лицо бледное, и весь он какой-то был не то что сонный, но то ли усталый, то ли грустный. Затеял, правда, играть с котом на ковре, но кот его своим царственным вниманием не удостоил. И сколько ни дёргал Илагай перед кошачьим носом пуговищу на ниточке, тот лишь вяло отмахивался лапой.

Господин меж тем утащил Гирхая в дальнюю комнату на первом этаже, а мы с госпожой Хаидайи и Илагаем – надо понимать, сынишкой её – остались в зале, где печь. Похоже, в этом лесном доме зал был и за кухню, и за столовую.

Начал я с обедом хлопотать, и тут ко мне присоединилась госпожа Хаидайи. Дескать, готовка – женское дело, и не может она потому в стороне оставаться. Не стал я, конечно, говорить, что ей, столь высокородной, мараться стряпнёй невместно – ведь откуда мне, слуге аптекарскому, знать, что она – мау?

– А у нас, – заметил я, чистя морковку, – ну, то есть в дому господина Алаглани, – всё ребята готовят, братья Амихи с Гайяном. И неплохо, между прочим, готовят.

– Ну, чтобы просто сытно было, особого умения и не надо, – тонко улыбнулась госпожа Хаидайи. – Но вот чтобы было ещё и вкусно, и ароматно, тут нужна женская рука. А что, у господина Алаглани никакой женской прислуги нет?

Я замялся. С одной стороны, господин не давал мне никаких наставлений на сей счёт – в смысле, о чём лучше не болтать. С другой – не хотелось вспоминать о грустном.

– Была у нас девчонка одна, Хасинайи её звали, – ответил я тихо. – Она стиркой занималась у нас, глажкой. Да только осенью померла, бедолага. Болезнь у неё скоропостижная случилась.

– И что же, не сумел твой господин её исцелить? – удивилась гостья.

– Слишком поздно обнаружилось, – пояснил я. – Господин так и сказал: лекарская наука могуча, но не всесильна. Вот… Так что теперь у нас только пацаны.

– Не обижает вас господин Алаглани? – голос её был мягок и внимателен. Будто не со слугой безродным разговаривает, а с равным себе. И этим напомнила она мне юного графа Баалару.

– Нет, что вы, моя госпожа! – вскинулся я. – Господин Алаглани добрый. Иногда, пожалуй, и слишком.

– Доброта не бывает излишней, Гилар, – заметила госпожа Хаидайи. – Она может быть неразумной, может быть неуместной, но вот излишней она никогда не бывает.

– Ну, это как сказать, – возразил я. – Вы, моя госпожа, лук-то мельче режьте… Вот вы сказали, доброта может быть неразумной, а ведь неразумная и излишняя – это почти одно и то же. Если излишняя – значит, и неразумная, ибо во всём, как учит нас премудрый Памасиохи, следует соблюдать меру.

– Вот как? – удивилась она. – Ты читал творения премудрого Памасиохи?

– Читал, моя госпожа. Господин Алаглани отчего-то решил со мной заниматься, а поскольку я грамоту знаю, то и велит он мне читать разные учёные книги, а потом спрашивает, как запомнил и что понял.

– Интересно… – протянула она. – Ну а грамоте ты где выучился?

– Так ещё по прежней жизни, – охотно пояснил я. – Мой папаша скобяную лавку держал, а как же в купецком деле без грамоты? Ходил заниматься к старому брату Галааналю, что через два дома от нас жил. Он и вколотил мне науку. Вот уж у кого доброта излишней не была…

– Тебе лет-то сколько, Гилар? – перебила она.

– Четырнадцать, моя госпожа.

– Уж больно ты взросло рассуждаешь для четырнадцати лет… – она усмехнулась краем губ. – Прямо как старичок.

– Жизнь у меня трудная была, вот и пришлось мозгами шевелить, чтобы не окочуриться, – подбавил я в голос важности. – Много у меня бед приключилось, лишился всей родни, скитался по дорогам, милостыньку просил. Честно скажу, и мелким воровством промышлял, ибо когда брюхо с голоду пучит… это у благородных ведь говорится: честь превыше нужды, а у нас, у чёрного народа, наоборот – нужда превыше чести. Так что, госпожа моя, и замерзал я, и били меня нещадно, и страхов я разных натерпелся… и что мне, после всего этого в камушки с ребятнёй играть да взапуски бегать?

– Ну а дальше как жизнь свою устроишь? – поинтересовалась госпожа. – Не вечно же ты в услужении у Алага будешь… то есть у господина Алаглани, я хотела сказать.

Ага! Назвала-таки коротким именем, что возможно только между близкими людьми. В общем, ещё одно лыко да в ту же строку.