Около кота

Приём по случаю гостя был отменён – причём давать от ворот поворот пришлось всего трём посетителям. Как уж потом я сообразил, господин, заранее зная о приезде гостя, разослал всем званым на тот день письма, где просил извинения и предлагал прийти день спустя.

После обеда господин с гостем сперва отдыхали там же, в гостиной, и для развлечения гостя велел мне господин привести Дамиля. Что это за развлечение такое предполагалось, выяснилось тут же. Как явился Дамиль и глянул на господина вопросительно, тот вытащил из стенного шкафа длинную костяную флейту и протянул её пацану. Кивнул Дамиль, поднёс флейту к губам – и заиграл. И как заиграл! Вот уж не думал я, что этот самый угрюмый Дамиль, из которого слова не вытянуть, таким даром обладает! Я-то, может, и невеликий знаток, но уверен – никого из тех музыкантов, что когда-то забредали в наш трактир и своей игрой зарабатывали на миску жаркого, и рядом поставить было нельзя.

Потом, музыкой насладившись, флейту у Дамиля забрали, вручили вместо неё медный пятак и отослали обратно. А господин повёл гостя показывать свои владения. Долго они бродили – и по дому, и по саду с огородом, и в травохранилище уже полупустое заглянули. Я попытался было вслед за ними ходить, как бы распоряжений ожидаючи, но господин велел мне отправляться в чулан и вникать в поучения многоопытного Краахатти – чем изрядно меня огорчил. Убегая уже, заметил я на лице гостя тонкую улыбку и подумал, что, возможно, и ему ведомо занудное творение многоопытного.

А по-настоящему я сумел послушать их разговор только после ужина, когда убрал из гостиной грязную посуду и получил повеление принести в кабинет галаарийского вина. Тут-то уже ничто не мешало мне занять привычное уже место в спальне за ковром, вынуть затычку и приняться, наконец, за дело.

– Уж извини, Ханарасай, но раньше ты смотрел на вещи более здраво, – невесело усмехнулся господин. – Ну ладно, я могу понять – такая женитьба, такое новое окружение… но я же тебя с юности помню. Никогда не был ты столь восторжен и неглубок.

Ханарасай отхлебнул вина из белой чаши, вокруг которой вились нарисованные золотом змеи.

– Может быть, учитель, я просто переболел цинизмом, столь характерным в юные годы? А может, я всё-таки научился отделять главное от второстепенного?

– Значит, я для тебя всё ещё учитель? – Губы господина улыбались, а вот глаза – нет. – Надо же… Пятнадцать лет назад наша разница в возрасте и в знаниях казалась огромной… теперь же я смотрю на тебя и не вижу того ершистого мальчишки. Вижу довольного собою и жизнью мужа Высокого Собрания. И прямо скажу, не радуют меня такие изменения. Слушай, ну ты что, действительно веришь в то, что возглашают на площадях ваши крикуны? Счастье человечества, избавление от голода и болезней, преобразование ветхого тела… Мне вообще трудно представить мышление тех, к кому это обращено. Вернее, представить-то нетрудно, но ты же не лавочник с мужицким прошлым…

Гость уставился в чашу – и заговорил очень каким-то терпеливым голосом.

– Учитель, давайте всё-таки разделять упрощённые идеи для толпы – и подлинную их суть. Ведь не толпа же эти идеи разработала, а многие и многие великие мудрецы на протяжении едва ли не полувека. Да, им приходилось несладко – и в Державе, и в иных землях. Доброе Братство издавало против них свои уложения, за ними охотился Надзор… в конце концов, над ними просто смеялись. Не скажу, чтобы смеялись одни лишь дураки – но смеялись те, чей ум обращён в прошлое и не хочет подняться над замшелыми постулатами.

Мне показалось, он говорит, как будто из книги вслух читает.

– Ну а как со счастьем? – перебил его господин. – Ну вот объясни мне, замшелому, как вы собираетесь этого самого счастья добиться. И какого именно счастья?

Ханарасай внимательно взглянул на него.

– Мне уже не раз приходилось говорить об этом, учитель. Причём с людьми, не менее умными. Что ж, повторение – не всегда отец мучения. Итак, из чего мы исходим? Человечество состоит из людей, так? И у большинства этих людей схожие беды. Прежде всего, обыкновенный голод. Затем – болезни, затем – глупость. И наконец, смерть – вернее, не сама по себе смерть, а пугающие мысли о ней. Может ли человек справиться с этими бедами в одиночку? Да, может – но крайне редко, это путь аскетов, почти никому недоступный. Как же быть остальным – слабым? Им нужно, во-первых, осознать, причины своих несчастий, а во-вторых, увидеть способы сообща преодолеть их. Итак, причины несчастий. Их, строго говоря, две. Неправильное устройство общества и неправильное устройство ума. Объясняю, почему. Голод – ну, шире говоря, бедность, происходит оттого, что добытое у природы люди распределяют неравномерно. Высокородный граф есть на золоте перепелов, маринованных в остром винном соусе, а мужики в его владениях хлебают жидкую просяную тюрю.

– То есть взять и поделить? – прищурился господин.