Окольцованные злом

Затем царь Хеопс, правогласный, сказал: «Ну а то, что говорят, будто ты знаешь число тайных покоев святилища Тота?»

И Деди сказал: «С твоего соизволения, я не знаю их числа, государь, мой господин. Но я знаю, как это устроено».

И его величество сказал: «Ты откроешь мне эту тайну тайн. Пусть отдадут Деди распоряжение поместиться в доме царского сына Дедефхора. Он должен жить вместе с ним, его довольствие должно быть установлено в количестве тысячи хлебов, ста кувшинов пива, одного быка, ста пучков овощей. И пусть он не знает нехватки ладана, молока и напитка минет[91]».

И сделали все так, как приказал его величество. А вскоре царь Верхнего и Нижнего Египта Хеопс, правогласный, повелел закладывать свой горизонт…

— Все ты проспал, сынок, — разбудила Башурова дежурная, желчная очкастая бабка с красной повязкой. — Во сне-то небось такого не увидишь.

Дела минувших дней. 1960 год

К вечеру клев прекратился, как отрезало. Вытащив из парной воды крючок с нетронутой наживкой, Чалый повернулся к отцу:

— Батор, нищак. Масть не канает, рыбенции все заныкались, может, и нам пора на хату? — Он глянул в сторону берега, где виднелся сложенный из еловых лап шалашик.

— Ветрено будет завтра. — Согласно кивая, Иван Кузьмич не отрывал слезившихся глаз от закатного солнца, садившегося в багровые облака. — Опять, Тихон, по фене ботаешь, музыкант хренов. Неужели не надоело?

Не плети восьмерины, батя. — Чалый опустил на сонную поверхность озера весла и, скрипя уключинами, принялся грести к берегу. — За червонец чалки так насобачишься, что сразу обшаркаться не светит. Если что, не бери в голову.

Иван Кузьмич молча перевел взгляд на сына, во всю грудь которого был наколот воровской крест с распятой на нем голой бабой, и, далеко сплюнув в воду, вздохнул: «Вот уж точно, горбатого могила исправит».

Между тем под днищем зашуршало, лодка мягко уткнулась носом в мокрый песок, и, шлепая босыми ногами по мелководью, Чалый выволок ее на берег, подальше, чтобы волной не унесло.

Вечер был теплый. Отбиваясь от вьющейся столбом мошкары, рыбаки первым делом запалили костер, а когда огонь разгорелся, подложили в него лапника, для дыма, и занялись приготовлением ухи.

Пока Чалый возился с картошкой и луком, Иван Кузьмич отобрал рыбешек помельче, завернул их в марлю и, опустив мешочек в холодную воду, начал дожидаться появления пены. Главное — вовремя снять ее, здесь всей ухе основа. «Эх, кошки нет, пропадает добро». Вытащив из варева мелюзгу, Иван Кузьмич закинул плотвичек посолиднее, добавил перца, лавровый лист и лук, однако с другими овощами пока не торопился. От котелка уже шел ядреный дух, рыбаки глотали слюни. Наконец в бульон были положены подлещики, зелень, помидоры, картошка, Иван Кузьмич добавил соль, зачерпнул уху деревянной ложкой, попробовав, повернулся к сыну:

— Посмотри, не утонула она там?

У берега в камышах еще с утра охлаждалась «Столичная»; подкинув бутылку в воздух, Чалый ловко поймал ее за своей спиной:

— Жива, родимая.

Вытащили хлеб, нарезали сало и, плеснув под жабры, принялись хлебать уху — настоящую тройную — деревянными ложками, до отвала. Тем временем, ненадолго высветив на глади озера багровую дорожку, солнце исчезло за горизонтом и совершенно незаметно опустилась августовская ночь. Где-то неподалеку заухал филин, в камышах громко отозвались лягушки. Чалый придвинулся ближе к прогоревшему костру, потянулся, уставился на огненные сполохи:

— Все ж таки зник — это мазево.

Иван Кузьмич разговора не поддержал, сняв с углей чайник, плеснул в кружку, протянул сыну:

— Меня послушай. Говорю только раз.

Не торопясь он вытащил серебряный портсигар с гравировкой «И. К. Башурову на память от руководства ОГПУ», раздул уголек и, окутавшись дымом «Казбека», придвинулся к Чалому:

— Годов мне вдвое поболе, чем тебе, отец я твой, а кроме того, — он замолчал, глубоко затянулся, — крови на мне — как воды в озере этом, так что имею право.

Где-то в камышах плеснула щука, ночной ветерок прошелестел в верхушках сосен, Иван Кузьмич выщелкнул недокуренную папиросу в костер:

— Вот ты вор, всю жизнь живешь по воровским законам и уверен, что с государством, то есть коммунистами, ничего общего не имеешь: не воевал, не работал, в партии не состоял. Однако все не так просто. — Он глянул на неподвижно сидевшего Чалого, налил в кружку чаю, осторожно глотнул. — Преступность была пущена на самотек только до конца двадцатых, пока государство слабо было. Уже к началу тридцатых годов уголовники не могли конкурировать с мощной машиной подавления, и тот, кто не приспособился, был раздавлен. Вооруженные банды «жиганов», «уркаганов» и «бывших» никоим образом советскую власть не устраивали, и в результате спровоцированной ОГПУ войны образовали в конце концов группировку воров в законе, весьма для коммунистов полезную. В стране шли массовые репрессии, и для оказания давления на политзеков использовались блатари, которые на зонах имели привилегии и о своем высоком предназначении даже не подозревали.