Окончательное решение.

Наблюдая за вьющимся в солнечном свете, подобно виноградным лозам, дымом, она попробовала представить, а точнее, легко и просто представила себе, как сын осуществил это преступление — убил прекрасного, полного жизни человека. Но то, что нарисовало ее воображение, не смогло ее полностью убедить. Миссис Пэникер, урожденная Джинни Сталлард, видела в детстве двух людей, убитых при разных обстоятельствах. Первым был Хьюи Блейк, которого утопили в Пилтдаунском пруду ее братья, когда полушутя боролись с ним в воде. Другим был ее отец, преподобный Оливер Сталлард, — его застрелил во время воскресного обеда сошедший с ума старый мистер Кэтли. И хотя в неуравновешенном характере ее единственного сына все вокруг обвиняли ее чернокожего мужа, миссис Пэникер подозревала, что вина все-таки полностью лежит на ней. Мужчины из рода Сталлардов всегда притягивали несчастье. Тот факт, что Реджи так долго не могли привести из камеры, кажется, был еще одним подтверждением дрянного характера ее сына, хотя, Господь свидетель, подтверждений больше и не требовалось. И все же она не могла понять, что так задержало его.

Неожиданное прикосновение высохших стариковских пальцев к ее правой руке заставило сердце миссис Пэникер сильнее забиться в груди.

— Пожалуйста, — попросил он, взглянув на ее пальцы, и она увидела, что сняла свадебное кольцо и держит его, зажав между большим и указательным пальцами. Она наверняка стучала им по ручке кресла довольно долго, возможно, с того момента, как опустилась в кресло в приемной. Отголоски этого стука еще смутно звучали у нее в памяти.

— Извините, — сказала она и посмотрела на покрытую пятнышками руку, которая все еще касалась ее. Старик убрал руку.

— Я знаю, как это тяжело, — сказал он с ободряющей улыбкой, которая, как ни странно, ее действительно ободрила. — Не надо отчаиваться.

— Он этого не делал, — сказала она.

— А вот это еще следует выяснить, — сказал старик. — Но пока, признаюсь, я склонен с вами согласиться.

— У меня нет иллюзий по поводу моего сына, сэр.

— Что, без сомнения, свидетельствует о родительском благоразумии.

— Ему действительно не нравился мистер Шейн. Это правда. — Миссис Пэникер была женщиной правдивой. — Но Реджи никто не нравится. Тут ничего не поделаешь.

Дверь открылась, и в комнату ввели Реджи. Щека у него была заклеена пластырем, на левом виске виднелся длинный рубец, а нос, лилово-красный на переносице, казался непропорционально большим. Ее посетила ложная догадка, что эти раны были нанесены во время роковой схватки с мистером Шейном, и в сознании промелькнула надежда на возможность объяснить действия сына самообороной, но тут она вспомнила, что слышала, как констебль Куин говорил мужу, будто Шейн был убит сзади, одним-единственным ударом по голове. Схватки не было. Взгляд на лица полицейских, которые упорно глядели в углы комнаты, сажая Реджи на пустой стул, подсказал ей верное объяснение.

Старик встал и потряс черенком трубки в направлении ее закованного в наручники отпрыска.

— К этому человеку применяли физическое воздействие? — спросил он, и его голос даже ей показался слабым и раздражительным, как будто была некая нравственная очевидность в избиении сына полицией, превосходившая любой малодушный протест, который он или любой другой могли выразить. Ужас этой ситуации соперничал в ее сознании с тихим хрипловатым шепотом: «Вот оно началось. Ведь давно уже начиналось». Потребовалось все ее самообладание — значительный запас, правда выработанный на протяжении всей жизни путем почти постоянных тренировок, — чтобы не пересечь комнату и не взять в руки избитую смуглую голову, хотя бы для того только, чтобы пригладить всклокоченную копну черных густых волос.

Два полицейских, причащавшихся у мистера Пэникера, Ноукс и Вуллетт — наконец она вспомнила, как зовут каждого из них — стояли и, прищурившись, смотрели на старика с таким видом, будто у него к губам пристали крошки от завтрака.

— Упал, — сказал тот, кого, как она решила, зовут Ноуксом.

Вуллетт кивнул.

— Такая вот неудача, — подтвердил он.

— Действительно, — сказал старик. Всякое выражение исчезло с его лица, когда он принялся за очередное исследование, долгое и подробное, злобной физиономии ее сына, в свою очередь уставившегося на старика с ненавистью, совсем не удивительной для миссис Пэникер; точно так же неудивительно ей было наблюдать, как Реджи, казавшийся гораздо моложе своих двадцати двух лет, в конце концов, смешался и перевел взгляд вниз, на стальные наручники, сковывавшие его худые смуглые запястья.

— Что она-то тут делает? — спросил он наконец.

— Ваша матушка принесла кое-какие вещи, — сказал старик. — Уверен, они вам пригодятся. Но если хотите, я попрошу, чтобы она подождала за дверью.