Окончательный расчет

— Кашев, — покачал он головой, — был хорошим, честным мужиком, а вы его убили… Видишь ли, так уж вышло, что Виктория Кашева, его жена… Прости, теперь уже вдова… была моей клиенткой, я за последние недели узнал об их жизни и о них самих практически все. Она была ему достойной женой: замечательного мужества женщина! Единственное, о чем просила, — возможности посмотреть в глаза убийцам Виктора… В твои глаза, Вася! В твои!..

Шмелев издал какой-то неопределенный звук и глянул в глаза владельца «Глории».

— Уйди отсюда, — тихо произнес Шмель. — Уйди, Денис.

Он медленно перевел взгляд на хмуро смотревшего на него Турецкого и, усмехнувшись, кивнул головой:

— Твоя взяла, «важняк»… Чего ты хочешь от меня услышать? Вроде и так все знаешь. Да и я не дурак, чего именно мне светит, догадываюсь…

Альберт Вронский, споткнувшись об очередной попавшийся под ноги не замеченный им узел, отлетел прямехонько на подоконник и едва устоял на ногах, вцепившись в его мраморный край. Не удержавшись, он чертыхнулся, тут же поймав на себе укоризненный взгляд Альбины Борисовны.

— Извини, мамуль… — пробормотал Альберт. — Никак не могу свыкнуться с этими упаковками… Нет, все-таки не погорячились мы с тобой?

— Ты же знаешь, что нет, — пожала она плечами и вновь продолжила прерванное занятие: Альбина Борисовна аккуратно и терпеливо оборачивала газетной бумагой хрустальные бокалы, подаренные когда-то еще на ее свадьбу с отцом Альберта.

— Не исключено, что мы с тобой продешевили насчет доплаты, — продолжал настаивать Вронский. — А иначе с чего этот богатенький Буратино так спешит?..

— Именно «с того», что он, как ты выразился, богатенький Буратино, — покачала головой мать, укладывая в картонную коробку из-под телевизора очередной бокал. — Разумеется, он доплатил за срочность оформления документов, проще говоря, взятку дал… Но все это исключительно потому, что ему хочется как можно быстрее приступить к ремонту… Можно понять! И мы с тобой не продешевили! Не такая уж я непрактичная, как ты думаешь! К твоему сведению, прежде чем вообще давать объявление, я целую неделю маркетингом занималась!..

— Чем-чем ты занималась? — фыркнул Альберт, не подозревавший, что его мать знает такие слова.

— Изучением цен на рынке, — серьезно пояснила Альбина Борисовна. — А ты думал, если я бывшая актриса, так уж и обязательно дурочка?

— Господь с тобой, мамуль! В жизни ничего такого про тебя не думал!

— Ну-ну, — туманно прокомментировала она слова сына. — И вообще, не стоит подозревать всех и каждого в намерении обмануть таких обычных людей, как мы с тобой. Если бы у нас были такие деньги, как у нашего покупателя, возможно, мы бы тоже давали взятки этим паразитам чиновникам, чтобы не путались под ногами! Я, конечно, понимаю, у тебя профессия такая — подозревать…

На этом месте Альбина Борисовна несколько поздновато прикусила язык и с тревогой глянула на сына, моментально отвернувшегося к окну: в последние недели Альберт, взявший в «Глории» очередной отпуск, как аргументировал он сам, из-за переезда, разговоров на тему своей профессии не приветствовал… Во всяком случае, настроение у него при ее упоминании портилось моментально. В какой-то момент после его возвращения из Северотуринска Альбина Борисовна даже всерьез опасалась, что ее Алик впадет в самую настоящую депрессию…

Альберт, казалось, не обратил ни малейшего внимания на то, что мать замолкла, а через паузу заговорила о необходимости позвонить еще в одну фирму перевозок — специализирующуюся исключительно на роялях и пианино:

— Ты меня слышишь, Алик?.. Я же тебя еще вчера просила позвонить, а ты забыл! Как мы, по-твоему, повезем инструмент? Это же наша главная семейная ценность, старый «Беккер», периода расцвета фирмы… Не помню, говорила ли я тебе… Дерево для него специально вымачивали более десяти лет, потом долго сушили, и лишь после этого… Ты меня слушаешь?..

Альберт молчал, словно увиденное за окном, с которого уже были сняты гардины и даже тюль, поглотило не только все его внимание, но и способность говорить тоже. Так оно на самом деле и было…

Смотрел он вовсе не на щедро распустившуюся в их тенистом дворе майскую зелень, не на детскую площадку, которую отделяли от набережной высокие и, вероятно, очень старые деревья.

Смотрел он на стройную, черноволосую женщину в легком темном платье, белом коротком пиджачке и белых босоножках, стоявшую под их окнами, напротив подъезда… Поначалу ему показалось, что он ошибся. Однако, спустя мгновение, женщина подняла голову и задумчиво посмотрела на их окна… Альберт Вронский почувствовал внезапный приступ тошноты, словно был он не настоящим мужиком, оперативником известного московского ЧОПа «Глория», а склонной к обморокам дамочкой из позапрошлого века.

За его спиной что-то говорила Альбина Борисовна, все еще упрекавшая сына за невнимательность и рассеянность. За пыльными стеклами окон звенел отдаленный птичий гомон и детские голоса, доносившиеся с площадки, перемежающиеся строгими и не очень окриками мамочек в адрес расшалившихся не в меру чад.