«Окопная правда» Вермахта

Были случаи невыполнения приказа. Я сам один раз отказался выполнять приказ. Меня определили в расстрельную команду, когда расстреливали одного партизана. Я до смерти перепугался, когда услышал, как меня вызывают. Я сел вместе с тремя моими товарищами, которых назначили в эту команду, и сказал, я этого делать не буду. Товарищи мне сказали, что я должен стрелять мимо. Я сказал, что я не хочу ни там стоять, ни стрелять, ни целиться. Я отказался выполнять приказ. Это безусловно означало, что меня будут судить и однозначно расстреляют, это было абсолютно ясно. Я пошел к моему командиру взвода и сказал ему, что отказываюсь выполнять приказ, поскольку собираюсь стать священником. Он сказал, что я должен найти кого-то другого, кто за меня это сделает. Я ужаснулся, – теперь я должен был найти человека, который вместо меня убьет другого человека. Я был в отчаянии. Тогда один из трех товарищей по команде сказал, что мне не надо искать – он выстрелит мимо. Он так и сделал. Мы радовались, что это так закончилось, мы больше никогда об этом не говорили, потому что, если бы наверху всплыло, что я отказался выполнять приказ, это кончилось бы плохо.

– Зимой 1941/42 года было русское наступление?

– Да, да. Мы пытались караулами отбиваться от русских. На нашем участке тоже было русское наступление, но я его проспал. Я спал и не слышал, как все остальные вскочили по команде «тревога». Когда я проснулся, они уже возвращались из боя, я у них спросил, где они были, они сказали, что русские атаковали. Мой командир отделения после этого очень низко оценил мои боевые качества, сказал, что, когда атакует противник, надо просыпаться. Я ему сказал, что надо было меня разбудить и что если бы русские захватили меня в плен, то он был бы в этом виноват.

– Вы думали, что вы выиграете войну?

– Выиграем войну! Ага! Мы думали о том, как бы нам попасть домой! Мечтали о том, чтобы ранило, и попасть в госпиталь на родину. Мы очень быстро увидели, что эта война проиграна.

– Когда лично вы это поняли?

– Я это уже точно не помню.

Весной я заразился желтухой от наших мулов. Честно сказать, я им за это благодарен. Тогда желтуха не считалась опасной болезнью, но у меня она протекала в тяжелой форме, и один врач отправил меня в госпиталь на родину. По дороге домой другой врач узнал, что у меня желтуха, и хотел отправить меня обратно на фронт. Я сказал, что на фронт не поеду, пока они меня не обследуют. Меня обследовали и признали, что моя печень все еще очень твердая и мне нужен отпуск. Я поехал в лазарет в северной Германии. Там было хорошо, нас встречали с оркестром и обращались как с тяжелобольными, хотя это был лазарет для легкораненых.

Я вернулся в свою дивизию, когда она наступала в горах Кавказа. Надо сказать, что кавказцы были настроены в нашу пользу. Они, собственно, с войной ничего общего иметь не хотели. У нас с местным населением на Кавказе были прекраснейшие отношения.

В 1943 году меня тяжело ранило. Мы наступали на Кайман, мое подразделение шло в авангарде, а основные силы следовали за нами. В сумерках, когда мы вышли на большую поляну, русские из леса с противоположной стороны поляны запустили осветительную ракету и открыли огонь. Я почувствовал удар в лицо. Сначала я не понял, что произошло, но хлынула кровь, и я догадался, что ранен. Наши открыли ответный огонь. Я побежал назад, спасая свою жизнь. Хорошо, что мы недалеко отошли от леса. Как оказалось, пуля прошла насквозь через щеку и шею, не задев жизненно важных сосудов и нервов. Хорошо, что это была обычная пуля. Если бы это была разрывная пуля «дум-дум», которые тогда использовали русские, то мне оторвало бы голову.