«Окопная правда» Вермахта

Оттуда, из Узбекистана, больных отправили в лазарет, а так называемых здоровых – в трудовой лагерь.

Мы были в Узбекистане на рисовых и хлопковых полях, норма была не очень высокой, жить было можно. После этого с нами стали обращаться по-человечески, я бы так сказал. Там тоже некоторые умирали, но в целом с нами обращались по-человечески.

– Как к вам относилась русская охрана?

– Без любви. Ха-ха. Нас отводили на работу, справа и слева шли по два человека, всегда с собаками. Проблем при этом не было.

В ноябре 1943 года нас перевезли из Узбекистана на Урал в Орск. Туда мы ехали десять дней. Когда нас увозили из Узбекистана, там было 20 градусов тепла, а на Урале уже было 20 градусов мороза, метровый слой снега и ветер. Одежда у нас за восемь месяцев лучше не стала, и там мы опять начали умирать. В январе – феврале я четыре недели работал на фабрике, слесарем – мы ремонтировали бетономешалки и транспортеры для подачи корма. Главное, мы работали не на холоде. Когда потеплело, начиная с марта месяца, я работал на стройке слесарем, потом на бетономешалке, потом клал рельсы и так далее. На этой стройке в начале ноября 1944-го… Какой у русских праздник в начале ноября? Годовщина революции? К этому празднику наша бригада была отмечена как лучшая и премирована. Мы думали, что нам дадут немного хлеба, а нам дали по 100 грамм водки. Это было ужасно! Мы ее выпили, и нас чуть не вырвало.

Как-то в Орске нас повезли в banja, в открытом грузовике на 30-градусном морозе. У меня были старые ботинки, а вместо носков намотаны носовые платки. У бани сидели три русские матушки, одна из них прошла мимо меня и что-то уронила. Это были немецкие солдатские носки, постиранные и заштопанные. Вы понимаете, что она для меня сделала? Это была вторая, после того солдата, что дал мне хлеб и сало, человеческая встреча.

Была и еще одна встреча с Человеком. В 1945 году я по здоровью был в третьей рабочей группе и работал на кухне хлеборезом. А тут пришел приказ, чтобы третья рабочая группа прошла медицинскую комиссию. Я прошел комиссию, и меня определили в транспорт. Никто не знал, что это за транспорт и куда он идет, думали, что в какой-то новый лагерь. Мой начальник кухни, немец, тоже сталинградец, сказал, что он меня никуда не отпустит, пошел во врачебную комиссию и начал настаивать, чтобы меня оставили. Русский врач, женщина, на него наорала, сказала ему: «Пошел вон отсюда» – и я уехал на этом транспорте. Потом оказалось, что это транспорт домой. Если бы я тогда не уехал, то на кухне я бы подкормился и остался бы в плену еще несколько лет. Это была моя третья человеческая встреча. Эти три человеческие встречи я никогда не забуду, даже если проживу еще сто лет.

– В Орске кормили уже лучше?

– Нет. Снабжение всегда было плохим. Sup, жидкий, как вода, и kascha, жидкая, как sup. После супа миски можно было не мыть, такой он был жидкий. Мы получали 500 грамм мокрого, непропеченного хлеба. Весной 1945 года я находился в лагере на 1700 человек. В этом лагере кто-то был слесарем, кто-то работал в каменоломне, а я работал на кирпичном заводе у печи и был черный, как трубочист. Однажды нам стали делать прививку от столбняка. В вермахте прививки делали спереди, а в России – под лопатку. У врача было два шприца на 20 кубиков, которые он наполнял по очереди, и одна игла, которой он колол всех нас, а было нас – 1700 человек. Я был одним из трех, у кого укол воспалился. Такие вещи невозможно забыть!

– Какое было отношение к сталинградским пленным по сравнению с другими пленными?

– В Узбекистане были только сталинградцы. Потом появились другие пленные, и начиная с 1944 года все уже были перемешаны. Мы не делились на сталинградцев и прочих пленных, и русские тоже не делали различия. Конечно, те, кто пришел в 1944 году, не прошли через то дерьмо, которое пришлось пережить нам, понимаете? Я где-то читал, что из тех, кто попал в плен в 1942 и 1943 годах, выжило всего несколько процентов, а среди тех, кто попал в плен в 1944 и в 1945 годах, этот процент совсем другой – почти все выжили.

– Говорят, что почти все сталинградцы потом были в управлении лагерями?

– Наш немецкий начальник лагеря был сталинградцем. Но это не значит, что начальником не мог стать кто-то, попавший в плен позже. Наш начальник, его звали Фрид Фрайер, до того, как попал в плен, был обычным солдатом, ефрейтором, он немного болтал по-русски. Ни один русский не вел себя так ужасно, как он. Это был настоящий преступник. Его и сегодня ищут товарищи… Непонятно, вернулся ли он домой и что с ним стало. Надо сказать, что немецкие солдаты, которые стали руководителями лагерей, обращались с нами хуже, чем русские.

– Как долго вы были в плену?