«Окопная правда» Вермахта

Для Юнгера фронтовик с «металлическим, гальванизированным» лицом, стоически переносящий боль, был бойцом, сделанным из современного материала: лишенным моральных принципов, бесстрастным, суровым и функциональным — человеком, который стал боевой машиной. «Нужно ждать, сидеть, планировать и делать худшее — действовать механически, жестко, не дрогнув, видеть и наблюдать бесчеловечные деяния», — бесстрастно, в духе нового человека рассуждал Гарри Милерт в марте 1943 года. «Мы не плачем, — отмечал Милерт несколькими месяцами позднее. — На вид мы суровы и словно олицетворяем собой мужественных, холодных воинов». Ансгар Больвег размышлял в ноябре 1943 года: «Эта война изменила нас, солдат. Острым глазом хищника мы видим, что остатки старого мира будут перемолоты жерновами этой войны… Из «тотальной мобилизации» появляется фигура рабочего. В 1933 году я прочитал книгу Эрнста Юнгера «Рабочий». Она произвела на меня огромное впечатление, но только сейчас я начинаю видеть последствия… Я вижу, как в эпоху людских масс и машин жизнь каждой отдельной личности все больше становится «жизнью рабочего» и как из-за этого война приобретает ожесточенный характер». Карл Фухс в письме к жене в июне 1941 года объяснял: «На войне нельзя позволить себе мягкости. Нет, нужно быть твердым. Более того, нужно быть безжалостным и непреклонным. Тебе не кажется, что я уже говорю, как совсем другой человек?»

Современный воин, по Юнгеру, и в самом деле становился другим человеком, надежным, безупречным сплавом стали и плоти, центром объединения технологического и человеческого начал, способным действовать свободно и инстинктивно в обстановке, когда вокруг властвует смерть. Человеком, нравственность которого опутана сетями технологий, превращающими его в современную боевую машину. Чувство удовлетворения порождалось отождествлением человека с такой машиной и выполнением поставленной задачи. Для «неизвестного солдата» стандарт был малозначительным достижением. На смену романтическому понятию «самопожертвование» пришла эффективность. В постбуржуазном мире, где рабочий и солдат слились воедино и где технологии привели к появлению опасности в повседневной жизни, военное дело стало промышленной специальностью: машины разрушения получали питание и свободу, и вся жизнь человека была словно опутана плотной паутиной машин и результатов их работы. Понимание «железной необходимости» долга преследовало многих солдат, поскольку, как сказал Себастьян Мендельсон-Бартольди: «У нас, солдат, нет иного выбора — только долг и повиновение».

Юнгер также утверждал, что на войне удовольствие и ужас нераздельны — ужас при виде разрушений и удовольствие от готовности к самопожертвованию. Более того, он говорил: «Глубочайшее счастье для человека состоит в том, что он будет принесен в жертву». Для Юнгера господство и служба были тождественны, и можно привести слова, написанные в ноябре 1941 года Рейнгардом Гесом: «Я понял, что человек свободен не только тогда, когда может приказывать, но и тогда, когда может получать приказы». Таким образом, основной проблемой было не улучшение собственной жизни, а наделение ее высочайшим смыслом. «Зов судьбы выражается в чувстве необходимости, в навязчивой мысли, которая нередко заставляет нас действовать вопреки собственным интересам, спокойствию, радости, умиротворенности и даже самой жизни», — утверждал Юнгер. Словно в подтверждение слов Юнгера, Хайнц Кюхлер в сентябре 1939 года писал из Польши: «Наше величие должно основываться не на способности управлять собственной судьбой, а, скорее, на умении сохранить личность, волю, любовь вопреки судьбе и, не покорившись, принести себя в жертву мировому порядку, в котором нам не суждено жить». В конце концов, как утверждал Юнгер, война — это «дело вкуса».