«Окопная правда» Вермахта

Многие солдаты, как отмечал Мартин Пеппель, спасались от русских холодов только с помощью спиртного. «Мы больше не пьем ради удовольствия, — писал он в своем дневнике в декабре 1941 года. — Теперь ты накачиваешься до упора, потому что чем больше выпьешь, тем лучше спишь». Ги Сайер подтверждал значение алкоголя на фронте. «Это простейший способ сделать человека героем», — отмечал он, и многие согласились бы с ним. По иронии судьбы, Зигфрид Кнаппе обнаружил, что даже попытки согреться могут быть опасны: «Теперь мы выяснили, что греться в крестьянских избах небезопасно. Оклеенные газетами сухие деревянные стены могли стать причиной настоящей катастрофы… Если огонь в печах поддерживался несколько недель, вся изба могла вспыхнуть как порох, а если стены нагревались до температуры возгорания и кто-нибудь зажигал спичку, чтобы закурить, сгореть мог весь дом». Сайер тоже вспоминал, что даже те, кому повезло найти убежище в уцелевшей избе, находились под постоянной угрозой, поскольку «они жгли все, что попадалось под руку… Жаркое пламя грозило в любой момент поджечь сам дом». Так что неудивительно и заключение Сайера: «Все время жизни в России меня не переставала бить дрожь». Солдату, пережившему такое, нужны были новые слова, чтобы описать ощущения от русских холодов.

Муки выживания в России зимой оказались почти непреодолимыми. Такая невидимая война нередко одерживала верх над людьми со смертельной эффективностью. Кроме того, как напоминал своей жене Гарри Милерт, солдаты постоянно подвергались опасности в ходе упорных боев. «Вчера мы вели настоящую степную войну, — писал он в октябре 1941 года. — Мы всю ночь шли сквозь метель. Утром все покрылось ледяной коркой. Над полями лежал густой туман. Отовсюду из тумана выскакивали конные разъезды русских… Около четырех часов показалась колонна русской техники… Мы — отряд в двенадцать человек — оказались посреди вражеской территории». Но это было еще не самое худшее. «Представь себе бесконечное промерзшее поле, припорошенное снегом, — писал он глухой зимой, в декабре 1943 года. — Ужасный ветер свистит над землей и сдувает снег, обнажая промерзшую почву. Наши парни лежат в траншеях посреди поля. Маленькой саперной лопаткой они рубят и скребут смерзшийся в камень грунт, пока не доберутся до не замерзшей земли. Тогда они выкапывают небольшой окоп, в который могут втиснуться один-два человека. Там они спят по очереди — пока один дремлет, другой наблюдает. Стоит леденящий холод, а их согревает лишь тепло собственного тела. Противник быстро обнаруживает рубеж обороны и открывает по полю огонь из минометов… Крики раненых звучат особенно страшно в пустыне, где не разносится эхо». Не прошло и недели, как Милерт сам пополнил список потерь, убитый осколком в бесплодной пустыне, которую так невзлюбил.

Даже простые повседневные занятия — еда, умывание и хождение в туалет — становились невероятно трудными, если ими занимались в условиях морозной русской зимы. «Тем, кто еще был в состоянии есть, — отмечал один из солдат, — доводилось наблюдать, как топор отскакивает от промерзшей конской туши, а масло приходится резать с помощью пилы». Другой утверждал: «Один солдат, получив порцию горячего супа на полевой кухне, не смог сразу найти ложку. Через полминуты он ее обнаружил, но суп к тому времени уже почти совсем остыл. Он начал есть так быстро, как только мог, но все равно суп уже остыл, а вскоре и вовсе затвердел». В самом деле, с развалом системы снабжения под напором суровых условий угроза голода становилась постоянной. «Колонны с продовольствием не видать, — писал в своем дневнике Вильгельм Прюллер. — Мы печем хлеб… из трофейной муки. Теперь мы уже начинаем привыкать к этой второй, неприятной стороне войны».

Мучительный голод грозил постоянно, и для простых солдат эта угроза была отнюдь не просто «неприятной». Клаус Хансманн отмечал в своем дневнике: «Нужно что-нибудь приготовить. Даже если это будет всего лишь котелок воды… Только вода, но в ней уже можно что-нибудь сварить. Пару картофелин или немного чая, кусок мяса или даже целую курицу… В голодном мозгу уже начинается кипение… Нам кажется, что мы чувствуем запах бульона… Мы уже мечтаем с упоением вцепиться зубами в вареную курицу… Мы с тоской посматриваем на ножи и вилки». Но, как прекрасно знал Хансманн, нередко получить или съесть пищу оказывалось достаточно сложно.

«Мы все вдруг превратились в охотников. Мы осторожно крадемся на звук… Быстро выхватывается нож: летят перья, петух, гусь машет крыльями и пронзительно кричит, а потом его приканчивают… Еще кто-то уже накопал картошки… и вскоре, смешиваясь с веселыми клубами дыма, начинает распространяться аромат.