Окопники

Прошла еще пара часов. Когда же летнее солнце упряталось в туманном закате, фашисты начали действовать. Громкий голос в ночной фронтовой тишине передавал очередную провокационную речь. Человек говорил по — русски, без усилителя, но его было слышно, потому что все было рядом. Он требовал немногого. Оставить здание и двор института, убрать огневые точки и далее последовал ультиматум: если мы этого не сделаем, фашисты обещали казнить несколько советских женщин и детей, находящихся в здании института, голоса которых мы так хорошо слышали. Всякое мы могли ждать от фашистов, но то, что они жизнью советских женщин и детей выторговывали у нас удобные позиции на передовой, мы не могли поверить.

А когда наступило утро, в проеме одного из окон на выставленном бревне мы увидели висящую фигурку мальчишки. Ему было всего 12–13 лет. Значит, свою угрозу фашисты выполнили. Это зверство вызвало священную ярость у бойцов, удвоило ненависть к врагу.

Жажда мести за убийство ни в чем не повинного ребенка, за мучение женщин и детей, собранных в главном здании института, не покидала нас. Тело мальчика продолжало висеть в квадратной глазнице окна.

В это время капитан Орджоникидзе, согнувшись калачиком на битом кирпиче под лестничной площадкой, дрожащим от гнева голосом, излагал свой план карающей операции против фашистов. Это была операция местного значения, и мы ее решили провести ближайшей ночью. С наступлением темноты я собрал к себе командиров рот и поддерживающих подразделений. План комиссара понравился всем, но, зная наши возможности, мало кто верил в его успешный исход: уж больно малыми силами мы собирались провести ночную операцию. Я собрал основные силы во дворе института. Они должны были неожиданно атаковать врага с криком «ура!», а затем при поддержке минометов и пулеметов очистить двор и прилегающий к нему квартал от фашистов. Наш ночной бросок для немцев оказался неожиданным. Они не думали, что русские решатся на штурм в эти дни. Мы в считанные минуты достигли намеченного рубежа. Противник отступил, оставив на поле боя несколько убитых солдат и офицеров.

Утром мы сняли повешенного фашистами мальчика и похоронили маленького героя во дворе института под старым каштаном, так и не узнав его имени. Женщин и детей, которых немцы пригнали в институт для шантажа, они успели увести, и о их дальнейшей судьбе мы ничего не узнали.

Обстановка на фронте продолжала накаляться. Слухи о нашем предстоящем наступлении дополнились желанием наступать, и нам уже слышался где-то в тылу нарастающий гул моторов. «это они, наши танки," — думали мы все и ждали приказа о наступлении. Но меня беспокоили немецкие самолеты. Мы зарылись в землю, и нам были не страшны ни бомбы, ни пулеметы, ни вой сирен. Я думал о наших танках, слышал, что танкисты получи™ несколько машин, но в бой пока их не вводили и на западный берег не перегоняли.

Пойма реки Воронеж между Придачей и Чижовкой очень хорошо просматривалась с обеих сторон. И хотя бон уже шли в районе Розариума, днем в долине никто не ходил.

По меркам войны, с комиссаром мы были уже давно знакомы. В самых тяжелых условиях он был всегда рядом, мог в любое время меня заменить, поддержать, выполнить любое поручение. Он был прекрасный учитель и воспитатель. В своем родном селе Гореша Орджоникидзевского района Грузии работал он учителем. Учительствовал бы и дальше, но над Родиной уже сгущались тучи войны, Александр решил пойти в армию. Закончив Брянское военнополитическое училище, он встретил войну в числе первых. Был несколько раз ранен, но после выздоровления возвращался в свою 6–ю Краснознаменную дивизию.

Когда мы возобновили штурм правого берега реки Воронеж, Орджоникидзе оказался на правом фланге батальона. Немцы ощетинились против нас всей огневой мощью. Вода кипела в многочисленных лужах от вражеских снарядов. Батальон был на открытом и простреливаемом месте. Но запас боеприпасов и продовольствия позволял успешно вести бой, который часто переходил в рукопашный. В один из моментов такой схватки, мимо Орджоникидзе, тяжело ступая на окровавленную ногу и придерживая разорванную снарядом руку, прошел молодой лейтенант из соседнего батальона. Перепуганный очень тяжелым ранением, он кричал: «Всех, всех убило! и командира, и комиссара!..» В это время вид лейтенанта, его крик могли стать той опасной спнчкой, которая взорвала бы весь наш передний край. Орджоникидзе остановил лейтенанта.

— Зачем говоришь «убит»? Цел твой комбат! — тоном, не допускающим возражения, сказал Орджоникидзе и принял командование батальоном на себя.

Однажды в момент затишья мы оказались с комиссаром в одной щели. Саша вдруг спросил:

— Не женат, комбат?

— Не успел, — ответил я.

— Вот и я не успел. Долго был Саша — Валуша, так ласково меня звали в семье, когда я был маленьким. Потом учился. Стал учителем. А потом понял, что надо идти в армию, и вот с тридцать девятого я в строю. — Он говорил с акцентом, спокойно, неторопливо, и от этого рассказ становился убедительнее. В его словах была грусть.