Окопники

Юрию Бондареву
Помним мы, как у дальнего тына,
На закате сгоревшего дня,
Умирая от жажды и дыма,
Батальоны просили огня.

Как, царапая низкое небо,

Колыхались косые штыки —
По горячему волжскому снегу
Шли в бессмертье седые полки.

Знаю, сердце для Родины милой

Отдадите вы, песней звеня,
Если выйдя из братской могилы,
Батальоны запросят огня.

Сижу — седой майор усталый,

Гляжу на белый снег в окне.
Дорог протопал я немало —
И половину — на войне.

Хотя пахал я не в пехоте,

Не бил подошвы на плацу,
Мои дороги вы найдете —
Они проходят по лицу.

На них снежок летящий тает,

Текут и слезы, и дожди.
Где их конец, никто не знает,
Не скажет, что там впереди?

Не разгадать уже шарады

На тихом склоне зимних дней.
А мне и знать-то всего надо,
Что будет с Родиной моей?

«КРАСНО — КОРИЧНЕВЫЕ»

Ивану Свистунову — североморцу, журналисту

Это самое кровное, самое личное,
Если кто-то в газетке, ехидно кляня,
Называет
красно — коричневыми
Побратимов моих и меня.
Мы над умником этим смеемся беззлобно:
Знаем, в мире хватает обученных дураков.
Хотя, впрочем, нашли они точное слово,
Мастера всевозможнейших ярлыков.
Потому-то сквозь смех
я спокойно и властно
Говорю в День Победы острослову тому:
Да, спасали свободу мы
под знаменем красным
И смывали с Европы
коричневую чуму.
Милый мой, не такое я слышал и видел,
И с газеткой в руках
я на новой заре
Вновь смеюсь, а душа
тихо плачет в обиде.
И рука рвется
к старой пустой кобуре.

* * *

Опять, Иван, взгрустнулось что-то,
Давай присядем, помолчим
О буднях Северного флота,
О лодках, сгинувших в ночи.

Мы сотой доли не сказали

О нашей жизни фронтовой.
Пусть встанут вновь перед глазами
Рыбачий, Ваенга, Поной.

Из глуби страшной и студениой

Пусть выйдут недругам на страх
Иван Сивко, Борис Сафонов
В своих посмертных орденах.

Пускай они, герои флота,

Посмотрят, правильно ль живем?..
Давай присядем, вспомним хлопцев
И песню Букина споем.

ЭСКАДРИЛЬЯ «ЧЕРТОВА ДЮЖИНА»

Командиром был усатый майор с украинской фамилией, оканчивающейся на «ко», — то ли Кузьмейко, то ли Кондратенко. Он был из плеяды чкаловских асов, бесстрашных и отчаянных, навеки влюбленных в небо и ставящих жен рядом, но после авиации.

По аэродрому он ходил по — хозяйски уверенно, поверх его кожаного реглана крест — накрест висели планшет и какой-то парабеллум в деревянной кобуре, на груди болтался тяжелый «цейсовский» бинокль, за широким ремнем торчала ракетница. Вид у него был романтико — партизанский. Рассказывали, что во время боев на Халхин — Голе он однажды по тревоге выбежал из казармы в нательном белье, взлетел на своем тупоносом ястребке раньше других и завалил два японских самолета.

В разговоре со всеми, кроме командира дивизии, он называл свою эскадрилью «чертовой дюжиной». Да и на самом деле, его парни дрались, как черти. Все они, исключая более старшего командира, были молодыми и неженатыми. Крылатые сынки понимали батьку с полуслова или просто по набору авиационных жестов.

Когда оперативный дежурный звал майора к телефону, он, уже почти сорокалетний, бежал прытко и сноровисто, зычным голосом кричал в трубку:

— Командир «чертовой дюжины» слушает!..

Если это посты визуального наблюдения (ВНОС) сообщали место и курс самолетов противника, он кричал своим орлам дежурной пары:

— Колька! Петька!