Окопники

В самом конце коридора дверь открыта. Виктор заглянул в нее и отшатнулся. Прямо перед ним, опершись на стену, сидели два человека. Но можно ли их назвать людьми?.. Один был настолько худой, что через землистого цвета кожу проступали все кости. Другой пухлый, с водянистым лицом. Волос на голове у обоих нет. Одеты в грязные лохмотья.

Они, кажется, заметили вошедшего.

— Подходи ближе… — прохрипел пухлый.

С болью смотрел Нестеров на полумертвых людей.

— Кто вы? — спросил, хотя понимал, что перед ним такие же, как он, но попавшие в плен еше раньше.

Худой, подняв голову, прошептал:

— Мы с сорок первого года… Был полный барак. Все гам… в двадцать шестом корпусе.

Застывшим взглядом смотрел Нестеров на этих двоих. А за окном всюду колючая проволока, часовые с автоматами на вышках, ощеренные пасти собак. Застонал от боли, но прошептал про себя: «А севастопольцы и здесь будут драться!»

Потянулись дни — длинные, как ряды колючей проволоки. Еще ночь на дворе, а всех в этих каменных корпусах поднимали. Забегали сюда солдаты с собаками, набрасывались на сонных, били прикладами, выгоняли на широкий двор, ярко освещенный прожекторами. Выстраивали по пять

— «фюнф цу фюнф». И считали, считали… Наконец, дежурный офицер, громко щелкнув каблуками, докладывал толстому коменданту концлагеря, что все в порядке. Лениво козырнув, комендант уходит досыпать.

Но узников концлагеря еще не отпускали.

Виктор стоял, стиснув зубы. Лил проливной дождь. Гнулись люди… Рядом с Нестеровым — двое из последней команды барака. Они стоят понуро, привычно.

— Чай будут давать, — хрипит пухлый — Семен Ребров. — И машет обреченно рукой. — Только что название «чай» — вода, заваренная с лебедой.

Но когда через час приносят в первый корпус железный бак с тем чаем, Ребров первый становится в очередь. И, чуть отойдя, пьет из котелка, сделанного из консервных банок. Смотрит печальным взглядом, как быстро у него

«чай» убавляется. А в обед раздают по куску хлеба, граммов двести, наполовину из древесной муки. Особенно невыносимый голод к вечеру: за день организм ослабеет, в это время и того чая не получишь. Мысли только о еде, страшно хочется есть…

Каждое утро из всех корпусов выносили умерших. Двигалась вереница носилок к двадцать шестому корпусу… Тишина во всем концлагере. Даже гитлеровцы — часовые, охранники внутри лагеря — в эту минуту невольно умолкали.

Из-за колючей проволоки; оплетавшей первый корпус, смотрели все на вереницу носилок.

— Отмучились, — проговорил рядом стоявший с Нестеровым. Виктор взглянул на него — это был майор Глебов, с которым шел в одной колонне до Симферополя.

— Ну, здравствуй, — сказал он. — Я тогда попал в симферопольскую тюрьму, а приехал сюда во втором «пульмане». — Поговорим позже.

Из других корпусов гнали на работу. Виктор иногда видел в рабочих командах Егора Кузьминова, он еле держался на ногах. Но каждый раз подбадривающе кивал Нестерову, мол, не робей, товарищ!

Глядя вслед уходящим командам, Виктору хотелось вместе с ними оказаться подальше от этой колючей проволоки, вздохнуть нелагерным воздухом. Может, удалось бы связаться с кем-то из местного населения, знающих партизан.

— Почему на работу нас не посылаете? — спросил Виктор коротконогого унтера, он теперь часто заходил в первый корпус.

Унтер, ощерившись в улыбке, сказал с наглостью:

— Офицнр — нике работа. — Увидев полные ненависти глаза у севастопольцев, выхватив пистолет, крикнул: — Коммунист, аллее капут!

В первом корпусе обыск. Севастопольцев под конвоем повели в конец лагеря, где виднелась высокая каменная стена. Проходя здесь впервые, Нестеров видел двухэтажные корпуса, они мрачно молчали — всех выгнали на работу, остались те, которых, может завтра, отнесут на носилках… Тяжелый удушливый воздух становился нестерпимым.

Севастопольцев остановили возле стены, и все увидели большую глубокую четырехугольную яму… Дно присыпано известью. Над краем ямы стоял черный крат. Вот он «двадцать шестой корпус»… Каждое утро вереница носилок

идет сюда, тпупы укладывают рядами и присыпают известью. А завтра опять… Нестеров все смотрел туда. Вон виднеется в извести темная прядь волос… От набежавшего ветра волосы зашевелились. В тяжелом молчании стояли все, гляда на эту большую открытую могилу. Кто здесь погиб? Какие ваши имена?.. И сколько еще «без вести пропавших» сгинет навечно в этой яме от кровавых рук фашистов… Безмолвна глубокая яма… Только опять набежавший ветер шевельнул, полузасыпанную известью, темную прядь волос.