Окопники

И какие ж красавицы
На Руси росли!
Косы толстенные, в руку,
Почти до пят.
Ноги, не знавшие обуви,
От росы красны.
Ситцы — излюбленный их наряд.
В праздности ни единого дня.
Все-то умели:
Ткать, молотить и коня взнуздать.
Шли к роднику
Не с одним ведром, а с двумя,
Чтоб не страдала
Девичья стать
Им бы счастья…
И за какую вину
По их судьбам прошлась
Громыхающая беда?
Проводили ненаглядных
Суженых на войну:
Кто — на четыре года,
Кто — навсегда.
И за теми из них,
Кому в благодатном мае
Встреча с милым
Была суждена,
Поднялись незабудки,
Иван — да — Марья,
Неопалимая купина.
А повсюду,
Где слезный оставила след
Сиротинка войны — вдова,
Проросли,
Где прострел,
Где одолень — цвет,
Где полынь,
Где плакун — трава.

ГДЕ МОИ СЕМНАДЦАТЬ

В детстве слышал я от домочадцев,
Коль была работа тяжела,
Кто-то скажет: «Где мои семнадцать!» —
Прежде чем приняться за дела.

С ними убирал я урожаи,

Тяжести таскал, дрова рубил
И частенько, взрослым подражая,
«Где мои семнадцать!» — говорил.

Год от года, сил спеша набраться,

С тем присловьем я мужал и рос.
Лишь в семнадцать
«Где мои семнадцать!»

Произнесть ни разу не пришлось.

Уж такая выпала година,
Даже и предвидеть не могли:
По иягам та нами смерть ходила,

На душу все тяготы легли…

Я и цыне не привык чураться
Трудных дел, не всякое — по мне,
Вдруг да скажешь: «Где мои семнадцать!..»
А мои семнадцать — на войне.

ПРИТЧА О КОНЕ

Г. Л.Примину

1

Лошадям на войне, как и людям, снятся мирные сны.

И почему-то непременно снится утро, теплое, без- ветреное, с петушиным пением по всему селу, с тонким дынным ломтиком месяца и необъяснимо милой, сулящей все радости жизни, голубовато — розовой звездой над лугом. Небо

— как родниковая вода, воздух в аромате росных трав — так и подмывает вскрикнуть от счастья. Кони ржут в нетерпении, топают, суетятся, бегают вдоль ограды, норовят выскочить за нее. И тут как тут никогда не запаздывающий к этой минуте старший колхозный конюх — седобородый, рослый, кривоногий от постоянной верховой езды, в сапогах, плаще и папахе, ношеных — переношеных, пропахший всеми лошадиными запахами, — раскрывает дощатые ворогца. Лошади заторопились, но каждая, прежде чем выбежать на волю, приостанавливается возле кошоха, круто ломая набок шею: а нет ли у него чего в руке или в кармане — бывает, то хлебом побалует, то сахаром, а то насыплет зерна в кубанку и поднесет иному счастливцу. Он показывает пустые руки: дескать, нечего дать, а они не верят, тянутся мордами к папахе и карманам, а одна — молоденькая, самая ласковая, Гнедуха — даже под полу плаща забралась, развеселив хозяина.

— От плутня так плутня! И тут унюхала… Тогда бери, твое! — Конюх подносит ладонь к ее губам, та захрумкала, и

хлебом от нее сладко потянуло: видать, ржаной сухарик Гнедухе достался. У всех разгорелись глаза, раздулись ноздри: а мне? А мне? Но конюх машет рукой — значит, у него больше ничего нет.