Оковы небесного сияния

Снился сон Виктору, в котором видел лик её он так отчетливо и так прелестно. Он был велик, безмерно велик. Голубые глаза, как два бриллианта высшей пробы, что как кольцо помолвочное, что дарит любовник великий даме своей в надежде на то, что выйдет она за него, но дарит без великой любви, ведь дар столь дорогой никогда не даст любви великой, ведь то, что есть любовь скрыто в другом, оно скрыто в отражении глаз. И дело не в цене, не в вере, а в том, что таится в глубине таинственных любовных глаз. Ежели видна там пропасть из цветов, которой коснуться так опасно, но так легко, то значит лишь одно – любовь, а ежели там лишь страсти пыл, горящий взор, желающий лишь тела, то тут пора бы побежать в огонь, но не за ним, а в свой собственный пожар голубой. И два великих ока, как небесвод, смотрели на Виктора, погружая в эту пучины из любви. Там было множество зеркал, но не было в них боли, там была лишь любовь, а секс в зеркальном лабиринте, как поцелуй новорожденного, как пение соловья по утру, но не в клетке, а на свободе, рядом с тобой, ведь выбрал он, что будет верен лишь тебе, а свобода для его – лишь только ныне с тобой. И видел голубой глаз в карих тот же текст. А белые волосы, что падают на лоб, а поцелуй, словно вода для изнемогающего, без неё не смог бы жить голодающий, как не смог бы без поцелуя, хотя бы такого, Виктор… И он целовал её, он целован был, и говорил бездумно, от души, от сердца своего, на неосознанной сей почве: – Люблю тебя я, Лиза. Безумием люблю. – но неужто имя перепутал?! Но как же Ева?.. А может не было никакой Евы?

Молвил голос её в ответ: – И я тебя, Гордей… – он не ответил, будто принял имя чужое. Но было ли оно чужим? Ведь он всё услышал. Всё отчетливо понял и принял для души, а в ответ лишь искренность улыбнулся, поцеловав ныне горячее…

Но кто же это, если он не Виктор, а она – не Ева?!

Спросонья взгляд был мудр, был велик, а ангел уж не нес, сидел рядом, мило улыбаясь: – Как спалось? – спросил Денница, – Ты был таким счастливым.

VII. Последний горизонт.

Спросонья взгляд был мудр, был велик, а ангел уж не нес, сидел рядом, мило улыбаясь: – Как спалось? – спросил Денница, – Ты был таким счастливым.

– Хорошо, – мило поднимаясь с ледяной земли, что становилась теплой благодаря костру, разведенному Денницей, что так ясно и прекрасно улыбался ему, протягивая зеленое яблоко.

– Съешь, они очень вкусные. – сказал Денница, укрытый бордовой мантией, – Знаешь, Виктор, я думал о тебе всю ночь, о том, что я чувствую от тебя. Твоя душа… Мы не имеем права её трогать. Никто! Кроме той деве в твоём амулете. Её же зовут Лиза? Просто во сне ты так сладко произносил это имя. – молвил ангел, скрывая белые волосы за капюшоном.

– Я не помню, что мне снилось…, помню лишь отрывки, да и те с трудом всплывают в памяти. – он надкусил наливное яблоко, вкусив великолепные вкусы от соков, что истекали из мякоти, словно небесная капель, покрывающая лицо по туманном рассвету. Правда все прекрасно понимают, что от тумана такого только лишь название, а на деле это дымная завеса от недалеких пожаров, а это облако – лишь дым, прибитый к земле. Порою кажется, что высунется из этого облака рука, протянется к шее, схватит, подтащит и поцелует страшно, что душа сразу из очей польётся и не от страха, а от безмятежной смерти, ведь был ощущен поцелуй её, поцелуй такой красивой дамы, что на вид ещё совсем девчонка с каштановыми волосами и зелеными глазами, как у змеи, ведь также страшен её поцелуй, как страшен яд. И не дай Бог, укусит тебя змея эта, сразу разум затуманит, а в голове останется лишь мысли о смерти, пока не встретишь ты новой жизни, что название другое имеет. Но суть не в этом, суть в том, что ничто не дает нам такого желания жить, как поцелуй тумана, как поцелуй самой смерти, что нежно обнимает тебя сквозь это непроглядное облако… А яблоко было вкусно, на вкус словно губы, рисованные бордо помадой, а может и вовсе это была кровь, просто такая густая, но чужая… Кто уж знает, что придумал шабаш, витающий над головою, в этот раз, но дело ведь не в этом, дело в том, что ангелы так и дерутся в небе на ножах.