Оковы призрачных вод (СИ)

— Я знаю этого пьянчужку. Кажется, он приставал к моей матери. Ну, позабавимся!

Окованные золотом копыта гнедого королевского скакуна дважды бьют в грудь, ломая ребра, улюлюкающий балаган носится вокруг черной метелью, жалобно постанывает, выстукивает ломаный, хромоногий ритм. Расплавленное золото и пламенный янтарь во взоре монарха текут злым, жгучим медом, затягивают в липкую хлябь призрачных вод, смертоносной патоки Кэр Анноэт.

— Вставай, тварь! Рано подыхать!

— Пощади.

Они не знают пощады.

Пикирующим грифоном свистит обсидиановый клинок, и залитые кровью глаза Киэнна наблюдают, как изуродованные обрубки его лошадиного тела, один за другим, сбрасывают в наполненную смрадом и такими же, многократно рассеченными, телами могилу. Что же ты творишь, Ллеу, плоть от плоти моей?

Белой испуганной ланью пробежала над тесной обителью мертвецов очередная зима, неприметно шмыгнуло, лишенное былых привилегий, лето. Время, разинув жадный скрипучий зев, глотало год за годом, столетие за столетием. И, точно гнилые груши, швыряемые в компост расторопным хозяином, летели вниз обезображенные трупы тех, кого он когда-то знал живыми. А вот и златокудрая глава самого Ллевелиса легла справа от него, с беспомощным укором взирая на отца полузакатившимися глазами…

А милосердная смерть по-прежнему не приходила…

...Лавандово-сизый дым от раскаленной, витиевато украшенной жаровни бесплотными змеями ползет вверх по стене высокого грота, мешая едкий до рези в глазах запах мандрагоры с приторно-сладким нектаром дурмана. Их тела – все так же растерзанные и безжизненные – больше не валяются грудой в безвестной гнилой канаве, а аккуратно возлежат на алхимических столиках, готовясь стать ничтожно малой жертвой двум высокородным господам – Науке и Магии. Рыжеволосый магистр, пафосно-театральным жестом, поднимает отделенную от плеч голову Киэнна, пытливо вглядывается:

– Ты все еще боишься смерти, Дэ Данаан?

– Нет, Эрм, теперь я боюсь бессмертия.

***

Скользкую тушу дохлого кита волочет драным неводом. Не за что уцепиться, пальцы соскальзывают. Худенькая светловолосая девчушка, срываясь, летит в непослушную зыбь волн, падает на спину, медленно, сонно качается, меняясь на глазах. Бледная, чуть воспаленная кожа темнеет, наливается желтыми пятнами, трескается, как рассохшаяся древесина. Дрожащая бугристая рука хватает его за плечо, тянет за собой, дребезжащий голос дряхлой старухи нашептывает глупые россказни о Царствии Божьем. Отпусти! Я здесь и не за этим!

***

«Вап-вап-вап!» – Воздух поет, как индейская флейта, черной простыней стелется под крылом. Растрепанные кисти фонарей бледной охрой марают мокрый асфальт. Пустынный переулок упирается в глухую бетонную стену с желтым квадратом и черным трехпалым «вентилятором» на нем. Маленькая неуклюжая фигурка, глупо переваливаясь с ноги на ногу, словно раскормленная к Рождеству индюшка, бежит по разлинованной белым пунктиром дороге. Он слышит, как она задыхается сквозь слезы, с трудом передвигая налитые свинцом ноги. Она еще не знает, что уже в капкане.

Упругий брезент кожистых перепонок спокойно и уверенно несет его на гребне потока. Один шумный взмах – и его серповидные когти ложатся на плечи наивной беглянке. Постой, моя сладкая! Куда тебе спешить? Нежный, сочный кусочек плоти! Не она, вовсе не она сама. – То, что она носит в себе.

Вопящая женщина смешно падает на спину, ядовитая слюна начинает стекать ей на лицо, клейкой смолой залепляя веки. Длинный шипастый хоботок насекомого раскручивает тугую спираль, мягко вонзаясь в раздувшийся огромный живот в районе пупка. Выпить, просто выпить, как кокосовый орех!..

Вспышка чего-то полузабытого в пьяном ослепленном сознании. Зачем я делаю это? Почему я это делаю?

***

Старая злая дамба ломает кнут о его спину. Лу Джефферсон морщится, но не отступает ни на шаг — это мы еще посмотрим, кто кого! Она изгибается мостом над одиннадцатью реками ада, грозит ведьминой клюкой, спускает всех бешеных псов — ага, стращай тех, кто боится! Хромая великанша пятится, золоченый мост дрожит, точно по нему мчат галопом пять полчищ мертвецов: «Как твое имя?» Давно бы так! «Я Луи Джефферсон по прозвищу Дикий Индюк». Она цокает зубом: «За какой надобностью ты здесь, Луи Дикий Индюк?»

Лу молчит. Ни за какой. Мне больше некуда идти. Ты украла всю мою жизнь, все что у меня было. Я не знаю, зачем я здесь.

***

Бездна Домну!

Киэнн оступился и с тысячекратным хрустом пролетел через кружевное хитросплетение ежевичных кустов. Бессчетные коготки взбесившейся кошки роскошной татуировкой раскрасили руки, лицо и грудь. Но куда хуже то, что расстояние между ними опять сократилось. Там, в безжалостном сумраке леса, она шла за ним. Шла неотступно. Неумолимо. Гоня смешную, глупую добычу навстречу огрызающемуся безумию.

Ну, еще бы. Заколоть чье-то новорожденное дитя собственными руками. Только кто это был? И зачем он сделал это с ним?