Округ Форд

Автомагистраль под номером три — прямая и ровная, движение обычно неплотное. Уже почти стемнело, когда их фургон миновал маленький зеленый знак у обочины, где было выведено всего одно слово — «Парчмен». Впереди замелькали огни — здесь явно происходило что-то необычное. Справа белые каменные ворота тюрьмы, по другую сторону дороги, на засыпанной гравием площадке, возводилось нечто напоминавшее цирк шапито. Противники смертной казни развили бурную деятельность: одни, встав в круг, молились; другие расхаживали с самодельными плакатами в поддержку Рея Грейни. Какая-то группа распевала гимн. Собравшиеся рядом люди, со священником, опускались на колени и держали свечи. Чуть впереди виднелась еще одна небольшая команда — сторонники смертной казни. Они выкрикивали лозунги и осыпали оскорблениями тех, кто выступал в защиту Грейни. Порядок поддерживали полицейские в униформе. Съемочные группы телевидения тщательного фиксировали все это.

Леон остановился у будки охраны. Там просто кишели тюремные охранники и озабоченный персонал по безопасности. К двери со стороны водителя подошел охранник со списком и спросил:

— Фамилия?

— Грейни. Семья Реймонда Грейни. Леон, Бутч и наша мать Инесс.

Охранник не стал ничего записывать, отошел на шаг, выдавил:

— Подождите минутку. — И исчез. Прямо перед машиной застыли еще три стража, перекрывая въезд.

— Он пошел за Фитчем, — сказал Бутч. — Хочешь, поспорим?

— Нет, — ответил Леон.

Фитч был помощником надзирателя, рьяным тюремным служакой, монотонную работу которого скрашивали и оживляли лишь побеги да экзекуции. Он расхаживал по Парчмену в ковбойских сапогах, поддельной шляпе стетсоне и с огромным пистолетом на бедре. Вид у него был такой, точно все вокруг принадлежит ему. Фитч пережил дюжину надзирателей и стал свидетелем множества казней. Подходя к машине, он громко сказал:

— Так-так: смотрю, ребятишки Грейни вернулись туда, где им самое место! Мебель, что ли, починять собрались, а, мальчики? У нас имеется старый электрический стул. Можете его перетянуть по новой! — Он громко засмеялся собственной шутке, и за его спиной тоже послышались смешки.

— Вечер добрый, мистер Фитч, — сказал Леон. — Мы приехали с мамой.

— Добрый вечер, мэм, — сказал Фитч, заглянув в глубину фургона.

Инесс ему не ответила.

— Где раздобыли машину? — осведомился Фитч.

— Одолжили, — коротко ответил Леон. Бутч устремил взгляд в никуда, избегая смотреть на помощника надзирателя.

— Как же, одолжили! Когда это вы, ребятки, в последний раз что-нибудь одалживали, а? Уверен, этот мистер Макбрайд как раз сейчас разыскивает свой фургон. Могу ему позвонить.

— Звони, Фитч, — бросил Леон.

— Для тебя я мистер Фитч.

— Как скажете, сэр.

Фитч смачно сплюнул на дорогу, а потом кивком указал вперед, опять же с таким видом, точно контролировал здесь все до мелочей.

— Думаю, вам, ребятки, известно, куда дальше ехать, — сказал он. — Бог свидетель, пробыли здесь достаточно долго. А теперь поезжайте вон к той машине службы безопасности. Там вас обыщут. — Он махнул рукой охранникам, преграждавшим путь. Те расступились, образовался проход, и, не сказав Фитчу больше ни слова, Грейни отъехали.

Несколько минут двигались за машиной без опознавательных знаков, где было полно вооруженных людей. Они проезжали мимо одного тюремного блока за другим, каждый был отделен высокой металлической сеткой с мотками колючей проволоки наверху. Бутч покосился на блок, в котором провел несколько лет жизни. Хорошо освещенная «игровая площадка» — так они ее называли. На ней, как всегда, проходил баскетбольный матч, носились голые до пояса потные мужчины, причем ни один не упускал возможности лягнуть или толкнуть зазевавшегося противника. Грязная бессмысленная игра. Он увидел тихонь, сидевших вокруг небольших столиков и терпеливо дожидавшихся десяти вечера, когда всех погонят в камеры спать; дожидались, когда жара спадет хоть немного, поскольку в помещениях кондиционеры работали из рук вон плохо, особенно в июле.

Как обычно, Леон лишь бегло взглянул на свой старый блок и вспоминать о времени, которое провел там, не стал.

По прошествии стольких лет он научился отгонять мысли об обидах, издевательствах и прочих моральных и физических шрамах, что нанесли ему здесь. Заключенные этого блока на восемьдесят процентов были чернокожими, а потому тюрьма Парчмен стала одной из немногих в Миссисипи, где правила устанавливали не белые.