Окружение Сталина

10—11 июля прошел объединенный пленум МГК ВКП(б) и Моссовета, посвященный новому Генеральному плану реконструкции Москвы. Каганович выступил с большой речью. Пленум послал два приветствия: одно — Калинину и Молотову; другое, втрое больше, — Кагановичу. В последнем говорилось: «Во всей своей работе ты неуклонно проводил и проводишь в жизнь гениальные указания товарища Сталина. Изо дня в день ты учишь нас и показываешь нам всей своей работой, что высшим законом для большевика и каждого пролетария является преданность и горячая любовь к вождю пролетариев всего мира — товарищу Сталину…

Да здравствует лучший сталинец товарищ Каганович!

Да здравствует наш великий вождь, учитель и друг товарищ Сталин!»[199]

Но напомним: и 1935 год не был для Кагановича безоблачным.

Как известно, и при самом высоком полете попадаются воздушные ямы. Сталин периодически делал зловещие намеки каждому из приближенных, находящихся как будто бы на вершине власти — точно так же, как он подавал неожиданную надежду многим обреченным накануне предрешенной казни.

12 июля 1935 года Каганович участвовал в поездке на Тушинский аэродром в компании со Сталиным, Ворошиловым, Андреевым, Хрущевым и Косаревым. Был устроен воздушный праздник. Четыре парашютистки, приземлившись на виду у гостей, преподнесли вождям цветы, обделив при этом Кагановича и его протеже — Хрущева. Участники праздника могли и не заметить такую мелочь, но сам Каганович должен был задать себе вопрос: случайность это или сигнал? Если сигнал, то что он означает? Когда гости уехали, аэроклуб, по традиции тех лет, принял восторженные обращения — но только к Сталину и Ворошилову, начисто позабыв о «ближайшем соратнике»[200].

Общение с массами — и ритуальное, и неформальное — занимало сравнительно много времени. Через четыре дня после посещения аэроклуба Каганович, выступив днем на пленуме Моссовета, вечером поехал вместе со Сталиным, Орджоникидзе, Калининым, Чубарем и Ждановым в НАТИ, где они два часа наблюдали за испытаниями тракторов[201]. 30 июля, во время физкультурного парада, на трибуне Мавзолея рядом с Кагановичем посасывал трубку Горький; стоял на трибуне и приехавший в Союз Ромен Роллан[202].

В следующем месяце в течение всего лишь четырех дней — с 26 по 29 августа — Каганович принял конников Туркмении, совершивших переход Ашхабад — Москва, велосипедистов-железнодорожников, участвовавших в велопробеге Хабаровск — Москва, и участников совещания графистов[203]. Причем встреча с графистами была сугубо деловая, без всяких общих слов.

Между прочим, Ромен Роллан упомянул о Кагановиче в своих записках о поездке в СССР: «…Кто может быть уверен, что знает его? Из всех народных комиссаров он самый замкнутый. Что он представляет собой на самом деле, о чем думает — нелегко догадаться… Он холоден и никогда не смеется. (Это поражало на ужине у Горького среди всеобщего шумного веселья.) Если бы он не был старым испытанным революционером, соратником Сталина по Гражданской войне, я подумал бы: „Берегись будущего соперника!“ Но, как бы то ни было, я думаю, что это руководитель завтрашнего дня»[204].

Но было бы ошибкой думать, что Каганович хотя бы на время занял положение, подобное тому, которое занимали какой-то срок Геринг при Гитлере или Линь Бяо при Мао Цзэдуне. Фактически Сталин никому не позволял быть «человеком номер два». Даже на пропагандистском уровне такой статус ни за кем не был жестко зафиксирован. Когда тем же летом 1935 года был опубликован список именных самолетов-гигантов, намеченных к постройке взамен погибшего «Максима Горького», самолет «Лазарь Каганович» шел в списке лишь восьмым — пропустив вперед имена Калинина, Молотова, Ворошилова, Орджоникидзе. Каждый из этих четверых тоже время от времени изображался «ближайшим». Этим же четверым (не считая Калинина и включая Кагановича) рассылались важнейшие секретные документы, предназначенные для сведения лично Сталина.

Прошло всего десять лет с того дня, когда Лазарь отправлялся руководить компартией Украины, будучи малоизвестным в партии и стране аппаратчиком. А ныне ему давно уже было некуда дальше расти, и лучшее, что могло бы произойти с его карьерой, — это если бы не происходило ничего. Он довольно легко выдерживал сталинский режим рабочего дня почти без сна, почти без выходных; но многих подчиненных доводил до нервного истощения. Он полностью вписывался в распространенный в то время среди управленцев тип человека — дисциплинированного, работоспособного, фанатичного, подозрительного и грубого.