Окружение Сталина

Когда мы с ним встретились, он все еще находился под впечатлением своего освобождения и не скрывал свои чувства. Беседы, из которой я мог бы составить представление о положении дел в промышленности, у нас не получилось».

Как показало будущее, у Михаила Кагановича были все основания «находиться под впечатлением» происшедшей перемены: ему оставалось не так уж долго жить.

Между прочим, годом раньше Шахурин сменил еще одного из братьев Кагановичей — Юлия — на посту первого секретаря Горьковского обкома партии. Его предшественника тогда охарактеризовали в ЦК как «неплохого товарища», не обладающего, однако, инженерной подготовкой, необходимой для руководства такой крупной индустриальной областью. В Горьком в 1937 году уцелело несколько больше партийных работников, чем в иных местах[275]. Юлий Каганович был переведен в Москву, в Наркомат внешней торговли, где числился членом коллегии. После войны он работал торговым представителем СССР в Монголии. В начале 50-х годов умер после продолжительной болезни.

…В начале 1941 года дистанция между Лазарем Кагановичем и Сталиным обозначилась еще четче, чем прежде. На долгие ночные обеды на кунцевской даче Сталина Каганович приглашался очень редко. С ответственными политическими заявлениями стали выступать деятели нового поколения, еще моложе совсем нестарого политбюро — Щербаков, Маленков. На прошедших в феврале XVIII Всесоюзной конференции ВКП(б) и VIII сессии Верховного Совета Каганович не только ни разу не выступил, но и не председательствовал ни на одном из заседаний. В президиуме он теперь сидел в заднем ряду, вместе со Сталиным не появлялся.

На исходе партконференции Сталин загадал своему «экс-ближайшему» соратнику одну из самых грозных загадок: конференция приняла необычную резолюцию по кадровым вопросам из девяти пунктов. В ней сообщалось о довольно многочисленных перемещениях вверх и вниз по партийной линии, а также с мрачной торжественностью делались предупреждения нескольким «нерадивым» работникам, которые, впрочем, оставались на своих местах. То был, несомненно, театральный жест, рассчитанный на рядовых, плохо осведомленных зрителей; и до, и после конференции руководитель любого уровня отправлялся на тот свет или, наоборот, изымался из лагерного ада безо всяких резолюций и публикаций в печати, если почему-либо Хозяин решал не устраивать шума. Из девяти пунктов лишь один был посвящен персонально одному человеку и звучал так: «Предупредить т. Кагановича М. М., который, будучи наркомом авиационной промышленности, работал плохо, что, если он не исправится и на новой работе, не выполнит поручений партии и правительства, то будет выведен из состава членов ЦК ВКП(б) и снят с руководящей работы»[276]. Вероятно, какая-то часть читателей газет и радиослушателей не поняла, о каком именно Кагановиче идет речь, и перепутала знаменитого Лазаря Кагановича с его братом Михаилом. Не исключено, что именно на такой эффект и рассчитывал автор резолюции. В таком случае это мог быть первый шаг — пока еще двусмысленный и осторожный — к будущей кампании дискредитации Кагановича.

На протяжении предвоенных месяцев подведомственная Кагановичу печать все реже именовала его «сталинским наркомом», чаще просто — «наркомом» и даже еще проще «тов. Л. М. Кагановичем»[277]. Передовицы почти не цитировали его, а письма трудящихся почти не упоминали. В апреле прошло совещание производственно-хозяйственного актива НКПС. Ни доклад Кагановича, ни изложение доклада, ни хотя бы портрет не были опубликованы; зато все остальные выступления (с портретами выступавших) публиковались в «Гудке» в течение двух недель[278].

Едва ли когда-нибудь будет точно установлено, что все это значило и как сложилась бы судьба Кагановича, если бы все планы всех людей в стране не смешались в самую короткую ночь того лета…

В ГОДЫ ВОЙНЫ

Автор изданной в США книги о Кагановиче «Кремлевский волк» Стюарт Кэхан утверждает, что в ночь на 22 июня начальник Генштаба Г. К. Жуков, получив сообщения о начавшихся бомбежках и артобстрелах и не дозвонившись до Сталина, стал просить разрешения открыть огонь у Кагановича.

«Он попросил позволения немедленно начать боевые действия. Молчание.

— Вы меня поняли? — повторил Жуков.

Опять молчание.

— Вы понимаете, что происходит?

Лазарь был потрясен. Он старался придумать вопрос, любой вопрос.

— Где комиссар обороны?

— Разговаривает с Киевским округом.

— Приезжайте в Кремль немедленно. Я посоветуюсь со Сталиным»[279].